Журнал: № 9 (197), Сентябрь, 2010

Леопольд ЦЕСЮЛЕВИЧ, г. Барнаул

Алтай. Новосибирск. Встречи с Н.Д. Спириной

Встречи с Наталией Дмитриевной у меня были. Были несомненно. Были в те давние времена, что ныне уже забываются.

А с чего всё началось? Что было в начале? В начале встреч в Новосибирске, в начале моего приезда на Алтай?

Вначале было слово. Слово Рихарда Яковлевича Рудзитиса, преданнейшего ученика Елены Ивановны Рерих. Ещё в 1954 году, осенью, когда он только что вернулся из лагерей и когда заходила речь о будущем, о молодёжи, что она должна загореться неутолимой жаждой знания, красоты, духовной культуры, Рихард Яковлевич устремлял взор своих ясных голубых глаз вдаль, за окно, поверх деревьев и крыш особняков Межапарка в Риге, где эти беседы, по сути дела, и проходили, и говорил: «A'ltajos! Altajos! Там поднимется молодёжь, горящая сердцем, там будущее, там чистая почва. Altajos».

«Altajos» — значит «на Алтаях». Почему-то во множественном числе, может быть потому, что та обетованная страна, ставшая символом, казалась великой, неизведанной, пространной. «Altajos! Altajos!» От этого древнего города Риги на берегу Балтийского моря, от этих сосен прибрежных песчаных дюн, от того пригорода, Лесного Парка с его утопающими в зелени деревьев домиками, от этого очень скромного жилья на чердачном этаже чужого особняка, где в одной темноватой комнате ютилась вся семья этого столь одухотворённого, прекрасного латышского поэта и писателя, певца Светлого Грааля, поверх всех дальних пространств улетала мысль вдаль, в дальние горы, поля, степи, где будущее, где оно уже назревает, но пока дремлет в загадочной голубой дымке.

А потом? Потом этот таинственный зов «Altajos, Altajos» стал звучать всё сильнее, становился конкретнее. И стал обретать реальность и в отношении меня самого. Это — на незабываемых встречах с Юрием Николаевичем Рерихом. Сам он образно воспринимался как посол от страны того будущего. Встречи с ним были счастьем. Это — в августе 1957 года.

Именно он, сын великой своей Матери и великого Отца, очень просто и ясно сказал то, что для меня было в то время совершенно неожиданным: «Поезжайте на Алтай. Окончите свою Академию и поезжайте. И я бы поехал...» И рассказывал о людях Сибири, о горах, о изумительно чистых реках, о Беловодье, о священной горе Белухе, форпосте Гималаев, и о героизме сибиряков, о вкладе в Победу в Великой Отечественной именно сибирских дивизий, о стойкости сибирского характера.

А затем? Затем был внезапный, потрясший и поразивший всех уход из жизни Юрия Рериха. Как звезда, погасшая на взлёте. А осенью того же 1960 года — и не менее внезапная смерть Рихарда Яковлевича, ушедшего следом за своим великим другом. Похороны Рихарда Рудзитиса собрали вместе очень многих людей, кому дороги были высокие идеалы Культуры, Красоты, Духовности, чем именно жил этот столь любимый многими человек.

Приехал на похороны из Таллинна и Павел Фёдорович Беликов, сотрудничавший с Рерихами ещё до войны. И уже после похорон, пару дней спустя, была встреча с ним. Он был удивительным, совсем необычным человеком среди близкого окружения Рудзитиса. Он был очень деятельным именно в современных ему общественных, государственных, политических условиях и отлично в них ориентировался. Сочетал в себе приверженность великим целям Культуры со способностью тут же «пробивать» их осуществление в конкретной жизни. Пробивать в редакциях, министерствах, государственных структурах. Он помогал в этих делах уже и Юрию Николаевичу. И тут в беседе выяснилось, что и его Юрий Рерих напутствовал переселяться на Алтай. И, как человек дела, Павел Фёдорович уже завязывал контакты с учреждениями культуры Алтая, Сибири. И уже нашёл место работы себе на Алтае. Но после ухода Юрия Николаевича, обсуждая со Святославом Рерихом вопросы продвижения публикаций трудов Н.К. Рериха, возвращения народу великого наследия всей его семьи и вообще дел их в России, он, по совету Святослава Николаевича, решил пока повременить с переездом. Пока остаться в Таллинне, где возможна более близкая связь со столицами и можно активнее содействовать всем решениям. Так по сути дела Павел Фёдорович стал главным помощником Святослава Рериха в России по всем общественным делам и оставался таким до конца своих дней.

Юрий Николаевич советовал переехать на Алтай и Арвиду Калнсу, педагогу, математику, который ещё в 1930-е годы активно участвовал в работе Общества Рериха в Латвии. На единственной, пожалуй, их встрече в незабываемой квартире Юрия Николаевича на проспекте Ленина в Москве такое благословение бы­ло дано ему, ещё сравнительно молодому и сильному человеку. И Арвид Калнс стал деловито переписываться с отделами народного образования на Алтае, и в одном райцентре уже было найдено место работы и условия для жизни. Но неожиданно дошли до него сведения, тогда совершенно секретные, о ядерных испытаниях на Семипалатинском полигоне. И он решил пока остаться на месте. Но при всех позднейших встречах с Калнсом все разговоры шли у нас только об Алтае, ибо сердце его было уже там.

В 1961 году учёба в Академии художеств была мною завершена, диплом получен, и, поработав недолго педагогом в Училище прикладного искусства в городе Резекне в Латвии, я был призван в Советскую Армию. И — попал в сибирскую дивизию, закалённую в жестоких сражениях Великой Отечественной, ибо именно это армейское соединение в 1942 году держало знаменитую оборону завода «Баррикады» в Сталинграде, и через Волгу врага не пустили. Уже после Победы дивизия дислоцировалась в Уручье под Минском, в Белоруссии. Здесь, среди армейских будней, общаясь с сослуживцами с Алтая, из Барнаула, заветный зов «Altajos» реально стал вырисовываться. Время подошло исполнить указ, мне данный. И, демобилизовавшись осенью 1963 года, я выбрал местом назначения Барнаул.

Л.Р. Цесюлевич и Н.Д. Спирина в Барнаульском музее истории, литературы, искусства и культуры Алтая у экспозиции, посвящённой семье Рерихов. 1992

Прибыл в Барнаул я 25 декабря 1963 года, в Рождество Христово по Григорианскому календарю, и в первую же ночь увидел сон — я стою посреди бескрайнего зелёного поля, уходящего за горизонт, поля восходящей пшеницы, свежих, ярких, сочных, совершенно ровных молодых всходов, нигде ни сорняка, ни холмика, ни взгорка. И над этим радостным простором на голубом чистом небе поднимается сияющее солнце. И тут внезапно подходит ко мне Юрий Николаевич, очерчивает своим решительным, истинно отличным армейским строевым шагом крупный квадрат на этом поле, глянул мне в лицо очень значительно и исчез. Проснувшись, я тут же понял — «Altajos, Altajos!». Я на Алтае. Бескрайние чистые пространства. И молодая поросль. Мечта Рихарда Яковлевича — «Там загорятся молодые сердца, там — Altajos»...

Связь с Беликовым все эти годы держалась очень тесно. Оказавшись в Барнауле, тут же написал ему о своих первых впечатлениях. А в ответ пришло очень радостное, одобрительное и одновременно конструктивно-конкретное послание — срочно наладить связь с Новосибирском, где недавно открылась Картинная галерея, где экспонируются переданные ей полотна Н. Рериха и где работает уже знакомая ему искусствовед Вера Яковлевна Кашкалда, что это очень важно для дальнейшей работы. Всё в стиле практического идеализма, столь характерного для Павла Фёдоровича.

Поручение старшего друга незамедлительно было выполнено. Состоялась первая поездка в Новосибирск, состоялось первое знакомство с Картинной галереей на Красном проспекте, новая волнительная встреча с картинами Николая Рериха, уже ранее знакомыми по выставкам в Москве, Ленинграде, Риге. По-новому виделось всё. Новизна, яркий свет, новые помещения, недавно отремонтированные. И очень радостный, оптимистичный, полный юного энтузиазма искусствоведческий состав. Три молодые девушки, недавно окончившие в Москве факультет искусствоведения, все высокие, стройные, энергичные, весёлые; сами себя они называли по фамилиям — Коняшева, Малашина и Кашкалда. Состоялось знакомство и с директором галереи — Марией Ивановной Качальской. Пришлось обратить её внимание на то, что темперные картины Н. Рериха, выполненные в столь уязвимой технике, висят в залитых солнцем залах, что по всем правилам музейного дела недопустимо. После этого разговора в галерее появились двойные занавески на окнах, что, впрочем, мало чему помогало, ибо и при отражённом солнечном свете продолжалось обесцвечивание красок на полотнах.

Появление картин Н.К. Рериха в Новосибирске — осуществлённое завещание великого Мастера. Из уст самого Юрия Николаевича я слышал — когда болезнь Отца уже значительно усилилась, он позвал к себе сына и сказал: «Все картины передать безвозмездно Родине, а часть картин — городу, близлежащему к Алтаю». Именно в таком необычном словосочетании было произнесено это устное завещание. Николай Константинович вообще любил решать всё просто и кратко, без всяких излишеств. Таким же образом, на пороге ухода из земной жизни он передал сыну объёмистую папку с рукописью своей книги «Моя жизнь» с 999 статьями, очерками. Сказал кратко Юрию Николаевичу: «На, возьми». А на этюде из Гималайской серии, что ещё в конце 30-х годов был послан лично Рихарду Рудзитису, не было никаких слов посвящения. Стояло только одно слово, написанное неповторимым почерком Рериха, сделанное чёрным жировым карандашом, — «Рихард».

С передачей картин Н. Рериха Новосибирску не всё было просто. Делились картины Министерством культуры СССР в 1958 году. Делили между Третьяковской галереей, Русским музеем и Новосибирской картинной галереей. Чтобы даритель, Ю.Н. Рерих, мог подписать акты о дарении государству произведений, каждое произведение поштучно должно было быть описано со всеми положенными каталожными сведениями — техника исполнения, размер, название, год создания. Большого размера картины были с названиями, и с ними было проще. Но небольшого, кстати, одинакового размера пейзажи на картоне у Н. Рериха назывались просто — «Этюд из цикла ''Гималаи''». Все вместе одинаково. Но на самих этих этюдах не было никаких названий. И как тут идентифицировать дары, если размеры все одинаковы, нет названий, год создания не проставлен. Стояли только знаки, условно обозначающие год создания. Юрий Николаевич тоже тут помочь не мог. Притом он был чрезвычайно занят. И так самому Министерству пришлось «крестить» эти этюды из цикла «Гималаи». Сами работники этого учреждения придумывали названия наподобие «Розовое облако над синей вершиной». Когда у самих фантазия исчерпывалась, то носили работы по другим кабинетам и спрашивали: «Как бы вы назвали этот пейзаж?» Именно за таким занятием Юрий Николаевич, в очередной раз посещая Министерство, застал его работников. Что-либо изменить в этом деле он не мог. Иначе дар государству не мог быть принят.

Сам Юрий Рерих хотел, чтобы картины были на Алтае. К этому краю он питал особое чувство. Сам хотел жить на Алтае. В 1957 году в правительственных кругах ещё решался вопрос, где строить академический городок Сибирского отделения Академии наук. Рассматривался проект такого строительства между Бийском и Барнаулом. Юрий Николаевич с надеждой высказывал мысль, что если будет там город науки и если будет институт востоковедения, он туда обязательно переедет. Но победил в спорах второй вариант — рядом со столицей Сибири у Обского моря.

Разместить картины на Алтае не представилось возможным. Оказалось, что в 1958 году художественного музея, который бы мог принять дар столь ценных картин, не было. Не было ни в Горно-Алтайске, ни в Бийске, ни в Барнауле. Только, по странности судьбы, 31 декабря 1958 года министр культуры РСФСР подписал приказ о создании художественного музея в Барнауле, хотя художники Алтая и энтузиасты культуры боролись за это уже ряд лет. Так «городом, близлежащим к Алтаю», оказался Новосибирск, где пару лет назад открылась Картинная галерея. И эти
60 произведений с условием постоянной экспозиции, что тоже было в устном завещании Николая Рериха, разместились там. Отбор произведений для Новосибирска делался Министерством культуры. Когда список разделённых по трём музеям картин был представлен Юрию Николаевичу, он остался недоволен, ибо для «близлежащего к Алтаю» он хотел бы дать что-то ещё значительнее. Но выбор был уже сделан. Кстати, только Новосибирская картинная галерея соблюдает условие постоянной экспозиции — единственная из трёх музеев, получивших столь бесценный дар.

Юрий Николаевич узнал, что в запаснике Третьяковской галереи хранится картина Н. Рериха «Святой Сергий», которая в 30 – 40-е годы была среди других полотен этого Мастера в Музее русского искусства в Чехословакии, а после войны была передана Третьяковской галерее. Юрий Николаевич очень высоко её ценил и любил, пытался уговорить руководство галереи, чтобы поменять её на какой-то крупный пейзаж Гималаев. Но руководство Третьяковской галереи было непреклонным.

Мои поездки в Новосибирск были частыми. Силь­но сблизила с этим городом первая зональная выставка произведений художников Сибири «Сибирь социалистическая», открывшаяся там в 1964 году в той же Картинной галерее, где участвовали и мои работы. Было много встреч, знакомств с художниками, искусствоведами. Новосибирск стал родным городом.

А затем? Затем было уже практическое участие в работе над коллекцией картин Николая Рериха. Вместе с сотрудниками галереи перекомпоновывалась
экспозиция для более художественного её вида, вмес­те писались аннотации для залов. Однажды пришлось исследовать все условные знаки на оборотах этюдов из цикла «Гималаи», обозначающие год их создания. Для этого надо было проделать очень ответственную и сложную операцию расконвертизирования этюдов. Тогда они были не в рамках, а под стеклом, проклеенным по краям полоской серого дерматина, держащей на обороте этюда упаковочную картонку, закрывающую то, что на работе написал сам автор. Работать надо было так, чтобы ничем не повредить хрупкий красочный слой. Об этом сотрудников галереи очень просили Павел Фёдорович Беликов и Валентина Павловна Князева, сотрудник Русского музея, которая уже расшифровала знаки годов на этюдах, хранящихся в её музее, и писала об этом научный труд.

С Верой Яковлевной всегда с великим интересом обсуждались картины Н. Рериха. Их содержание, идея, смысл, значение, история. Она водила экскурсии по этому отделу галереи, и ей было важно знать побольше, о чём можно рассказывать посетителям, знать, как интерпретировать произведение. Зритель был взыскательным, часто придирчивым, необычность идейных и художественных решений Николая Рериха многих ставила в тупик. Зритель того времени к такой живописи не привык, он хотел видеть всё «как в натуре». И тут надо было готовить варианты объяснений и разъяснений.

Почти каждый месяц происходили поездки в Новосибирск. У Веры Яковлевны всегда было множество вопросов по творчеству Николая Рериха и по искусству в целом. Приезжала она и в Барнаул. Сотрудничество было очень тесным, доверительным, дружным, проходило как бы под невидимым, но зорким оком Павла Фёдоровича Беликова. Он был в курсе всех дел наследия Н. Рериха и, кстати, позже приезжал не раз не только в Новосибирск на конференции, но и в Барнаул.

Иногда я спрашивал Веру Яковлевну: а кто ещё в Новосибирске работает над наследием Николая Рериха? Познакомила она с Евгением Палладиевичем Маточкиным, с археологом Владимиром Дмитриевичем Кубаревым. С ним вместе мы были в Институте археологии и этнографии, осмотрели музей института, замечательные экспонаты — писаницы каменного века, собранные на Алтае.

Далеко не сразу и не в первый год Вера Яковлев­на познакомила меня с Наталией Дмитриевной Спи­риной.

В один из очередных приездов в столицу Сибири, возможно, это было в 1968 году, Вера Яковлевна предложила съездить в Академгородок к Наталии Дмитриевне. Я сразу почувствовал, что момент значительный. Поехали вместе с Евгением Палладиевичем. Подходим. Цветной проезд, 23. Ряд пятиэтажек, на нижнем этаже квартира 18, дверь налево. Звонок — и дверь открывается. В ней — высокая, стройная, в светлой аккуратной одежде, с приветливой улыбкой женщина — Наталия Дмитриевна. В первый же момент была ощутима та культура, которая бытовала в том когда-то русском городе Харбине, откуда она приехала. Это тот аромат жизни ещё дореволюционной России, сохранённый там, на Дальнем Востоке, среди русского населения, хотя сама эта культура — западная. Парадокс, но истина. Я, выросший в Прибалтике, понимал, что эта культура ещё более европейская, чем известная мне. Культура русского просвещённого общества, интеллигенции, дворянства, те же манеры, речь, движения, содержащие ещё отголосок пушкинских времён с тогдашним сильным влиянием Франции.

Заходим. Однокомнатная квартирка. Но устроена со вкусом, чисто, светло, скромно. В центре комнаты — круглый стол с белой кружевной скатертью, в левом углу — кровать, железная, с блестящими набалдашниками, старинная, но солидная, застеленная белыми покрывалами, на них друг на друге белые подушки. Всё с кружевами. Чувствуется, что всё это оттуда, привезено ещё из того мира. Справа, у окна — пианино. Она музыкант, пианистка, даёт уроки музыки. На стенах — репродукции картин
Николая Рериха. Рядом с пианино, за белой занавес­кой, какой-то прикрытый уголок комнаты.

Гостей Наталия Дмитриевна приглашает к столу. В комнате тесно, но всё устроено с ладом и порядком. Угощает чаем и пирогом с вареньем. Сама пекла по случаю гостей. Небольшие кусочки, аккуратные блюдца, чашечки.

Во всём облике Наталии Дмитриевны заметны те особые свойства, что сразу почувствовались в первый момент, при вхождении в квартиру. Ничего лишнего, строгость и сдержанность во всём, дисциплина чувств, речи и движений, собранность и сосредоточенность. Прямая осанка, понимаю — обязательная для пианиста. Малословна, ровный, тихий, без подъёмов и спусков, без эмоциональных всплесков, очень вежливый, глубокого тембра голос. Голос, выражающий уважение и вызывающий к себе уважение. Как заданный по камертону. Жизнь — это великая музыка, всё в ладе. Всё в тональности Культуры. Речь чистая, ясная, мысли чёткие и выверенные. Сидит ровно, не расслабляясь, спина прямая, колени вместе, руки вежливо на столе. Когда я видел её в иных условиях, на встречах со Святославом Рерихом, на фотографиях, облик Наталии Дмитриевны был неизменно именно таким.

Но о себе почти ничего не говорит. Больше спрашивает. Вера Яковлевна рассказывает о делах в галерее. Евгений Палладиевич — о продвижении с публикациями статей о Н. Рерихе. Я рассказываю о жизни в Барнауле, о людях, о поездках в Горный Алтай, о нахождении следов экспедиции Рерихов в Верхнем Уймоне. О рассказах старожилов о жизни Рерихов у них в том давнем 1926 году.

Наталия Дмитриевна настаивает кратко, но убеждённо и непреклонно, что всё это надо записать. Записано всё это и было.

Позже рассматривались новые публикации в прессе, новые книги. Наталия Дмитриевна показывала фотографии, сделанные в недавней поездке в Москву, где она в группе с единомышленниками. Сказала, что болеет лёгкими, организм истощается, она худеет. Поэтому попросила, поскольку мысль — это большая реальная сила, когда думаем о ней, то представлять её крепкой, здоровой и в некоторой степени полной.

Евгений Палладиевич смело и уверенно сел за пианино и красиво, мастерски сыграл что-то из классики. Я узнал, что за этим пианино он играл много и давно, так как был её сотрудником уже много лет.

Встреча была не очень продолжительной, и на этом она завершилась. Но с тех пор, приезжая в Новосибирск, я всегда сам заранее звонил Наталии Дмитриевне и договаривался о встрече.

На одной из таких встреч, когда я у неё был один, я попросил Наталию Дмитриевну рассказать о её встречах с Николаем Константиновичем. Ведь она его видела, ведь помнит. Мне это важно для понимания и для моих лекций. Она ответила, что была на одной лекции, где среди других выступал и Николай Рерих. Видела его в президиуме, слушала его выступление. Но особых воспоминаний у неё нет, так как в то время была ещё очень молодой, притом была охвачена яркими переживаниями от первой своей любви. И это романтическое состояние её наполняло, хотя после из этого увлечения ничего хорошего и не получилось. Так и остался как один эпизод жизни и единственный. Далее были только труд, учёба, познавание.

Возможно, что упомянутая лекция Н. Рериха в Харбине была именно той, о которой мне позже рассказывал Георгий Александрович Иванов, переехавший в Усть-Каменогорск тоже из Харбина и тоже общавшийся с Николаем Константиновичем, но он в то время был старше. Он отметил одно поразившее его свойство, замеченное им в Николае Константиновиче. В президиуме сидело несколько человек. Лекция была длительной. Люди, сидя в президиуме, уставали, часто меняли позу, облокачивались. Но Николай Рерих сидел совершенно неподвижно, в одной позе, естественной и простой. И не менял её. Когда надо было ему выступать, он шёл к трибуне, рассказывал. Потом вернулся на своё место и застыл опять в той же позе.

К тому времени я уже знал возможную разгадку этого явления. Включая высшее — низшее выключается. Когда человека касается высшее озарение, то тело застывает. Так застывают в момент экстаза.
В состоянии самадхи люди, достигшие этого явления, сидят неподвижно и не устают. Когда Сократ, ещё будучи молодым, служил в армии, и в походе, идя мимо древнего храма, прочёл на нём надпись — «Познай самого себя», то впал в экстаз философского озарения; он застыл в той же позе, как шёл, — стоя на одной ноге. Павел Фёдорович Беликов же рассказывал, что у Николая Рериха был обычай, когда с ним кто-то говорит или его фотографируют, то не стоять прямо перед человеком, но как-то вполоборота, как будто перед ним стоял ещё кто-то иной.

Однажды я приехал в Новосибирск зимой, в лютый сибирский мороз, на открытие выставки в Доме учёных Академгородка, насколько помню — передвижной выставки Н. Рериха и С. Рериха. По договорённости я пришёл к Наталии Дмитриевне за пару часов до открытия выставки. Других гостей у неё не было. После непродолжительной беседы и традиционного чая с пирогом домашней выпечки мы собрались вместе идти в Дом учёных. Наталия Дмитриевна оделась очень тщательно, тепло, сказала, что она болеет хронической пневмонией. Ей холод противопоказан. На улице пусть я возьму её под руку, ей падать нельзя, это было бы слишком большой встряской для организма, и я могу с ней по дороге говорить, рассказывать. Но она отвечать не будет, так как говорить на морозном воздухе для неё недопустимо. Так мы не торопясь, выверяя каждый шаг по обледенелым, скользким тротуарам, дошли до Дома учёных. Там уже ждали её многие друзья, и обратно домой она уже шла с другими сопровождающими.
Я тогда про себя отметил — человек активно участ­вует в жизни, работает, со многими общается, хотя столь серьёзно болен. Но обдуманность, осмотрительность, жёсткая внутренняя дисциплина, собранность, воля и продуманная целенаправленность дают возможность преодолевать недуги, и посторонними они могут быть и не замечены.

В 1974 году, уже после празднования 100-летнего юбилея Николая Рериха, обширной персональной выставки картин Н. Рериха в Москве, торжественного вечера в Большом театре, показа первого полномет­ражного документального фильма «Николай Рерих», в съёмках которого на Алтае мне выпало участвовать, я приехал к Наталии Дмитриевне рассказать о многом виденном и привёз показать слайд с триптиха Николая Константиновича «Fiat Rex». Слайд был из киноплёнки узкого формата, в обычную рамку для слайдов входили два кадра. Кинооператор Олег Мартынов с киногруппой ездил в Индию к Святославу Николаевичу, там заснял для фильма этот сокровенный и столь значительный триптих. Репродукций с него тогда ещё не было. Мне этот кусочек из фильма Олег Мартынов подарил. Через маленький портативный диапроектор Наталия Дмитриевна посмотрела эти два снимка в одном кадре на экране на стене. Смотрела очень серьёзно. И как бы с глубоким внутренним убеждением, притом неукоснительным, сказала, что этот слайд ей совершенно необходим. Необходим для работы с людьми. Я был в недоумении, ведь он один, и мне он тоже нужен для лекций. Как тут быть? Но она уже знала простое решение. Сказала, что у неё есть картонные рамки для малого размера кадров, можно разделить на два, и будет у неё и у меня. Очень аккуратно, ловко, чуткими пальцами пианистки разрезала кадры, склеила в рамках, и вопрос был решён. Чувствовалось, сколь значителен образ этой картины для неё.

А потом? Потом были многие встречи на Рери­ховских чтениях. История их уже известна. Их организации и проведению очень помогли учёные Новосибирска. Особенно — Евгений Палладиевич Маточкин. Именно он привлёк к участию в Чтениях академика Алексея Павловича Окладникова, который своим авторитетом смог утвердить и сделать традиционными трудные в то время для проведения Рериховские чтения. Ведущей на них всегда была директор Картинной галереи Мария Качальская. Дважды на эту значительную конференцию приезжал Павел Фёдорович Беликов, приезжал с докладом, притом сразу, благодаря своему деятельному характеру, становился одним из активнейших её участников.

Справа налево: Е.П. Маточкин, Г.Р. Рудзите, Н.Д. Спирина, Г.А. Иванов, Л.Р. Цесюлевич. IV Рериховские чтения. Новосибирск, 1984

Наталия Дмитриевна обычно посвящала свои доклады теме «Рерих и музыка». В её докладах всегда была ясность, чёткость и последовательность изложения мысли, достоверность используемого материала, красота изложения. Всегда после проведения Чтений собирались друзья дома у Наталии Дмитриевны. Здесь обсуждались достижения, рассматривались недостатки и составлялись планы на будущее, на следующие Чтения.

Летом 1987 года приехала в Новосибирск большая группа представителей международных и зарубежных учреждений, посвящённых наследию семьи Рерихов. Из Нью-Йорка приехал Даниил Энтин, директор Музея Николая Рериха, приехали многие его сотрудники, прибыли и представители «Corona Mundi» из Швейцарии, из Австралии приехал Майкл Брин. Целью их приезда было посмотреть коллекцию полотен Николая Рериха в Новосибирске, сфотографировать эти картины и затем съездить в Верхний Уймон, увидеть Белуху, увидеть те места, которые так живо описал великий Мастер. Мне пришлось встречать их в Новосибирском аэропорту, сопровождать в город и вместе с ними испытать горечь разочарования, ибо оказалось, что дальше столицы Сибири их не пускают. Алтайский край уже считался для них запретной зоной.

Но в Картинной галерее, уже в новом здании, была моя картина «Рерих на Алтае», где Мастер за походным мольбертом сосредоточенно пишет этюд, а за ним его верный проводник, стерегущий лошадей, Варфоломей Атаманов, и дальше, под раскидистым кедром, стоят Елена Ивановна, Зинаида Григорьевна Фосдик и Юрий Николаевич, и всё это на фоне голубых просторов алтайских гор, венчаемых белыми вершинами священной Белухи. Эту картину по настоятельной просьбе Веры Яковлевны я привёз на руках поездом в Новосибирск для экспонирования на выставке, посвящённой Николаю Рериху. Выставка давно прошла, но забрать свою работу обратно было некогда и на руках везти её трудно, так она тут в запаснике и стояла. И я попросил руководство Галереи достать её из запасника и показать этим людям, чтобы они хотя бы на картине увидели то, к чему так стремились и к чему их не пускают.

Реакция зарубежных гостей, среди которых были не только европейцы, австралийцы, американцы, но и негры и «цветные», была столь явно восторженной, столь радостной и просветлённой, что они наконец увидели тот заповеданный край — Алтай, что переводчика для их мнений не требовалось. Я смотрел на их лица, на их глаза и вспомнил лицо Рихарда Рудзитиса, когда этот человек, только что вернувшийся из тюрьмы и лагерей, мечтая и веря в будущее, устремлял свой взор вдаль, и уста его шептали: «Altajos, Altajos». На таком подъёме радостных чувств было просто невозможно не подарить этим людям эту картину. Пусть Алтай будет с ними навсегда. И так этот довольно большой холст, метр на полтора, в фанерном ящике Даниил Энтин, взяв его подмышку, повёз в свой музей.

Л.Р. Цесюлевич. РЕРИХ НА АЛТАЕ. 1982

Но, как у нас в Сибири нередко бывает, хотя эта встреча с зарубежными гостями проходила в середине лета и стояла жаркая и знойная погода, вдруг, на какой-то третий день их пребывания в Новосибирске, налетел холод, притом нешуточный и явно угрожавший кое-кому простудой. В этот день для приезжих была запланирована поездка в Академгородок. Посмотрели они Дом учёных, принесли им показать картину Николая Рериха «Победа» (или «Змей Горыныч»), подаренную Святославом Николаевичем учёным Сибири, ознакомились с выставкой произведений местных художников и — все пришли в гости к Наталии Дмитриевне погреться. И она, ничуть не задумываясь, одолжила женщинам свои кофты, свитера, всё тёплое и вязаное, — тем, кто не имел с собой соответствующей одежды.

В тот же приезд, уже после отбытия иностранцев, я ещё раз побывал у Наталии Дмитриевны. И на этот раз она открыла занавеску, закрывающую нишу комнаты за пианино, и показала то, что для неё было особенно значимым. Я никогда не задавал вопроса, что там за занавеской, никогда не любопытствовал. Она сама, без всякого прелюда, подошла и неторопливо оттянула ту белую ткань. Видимо, уже заранее так про себя решила.

Там стоял шкафчик, вернее — тумбочка, наподобие таких, какие в довоенные времена бывали в больницах у коек больных, деревянная, белая, по краям столешницы невысокие дощатые бортики, делались они для того, чтобы лекарства у больного с неё не падали. Но тут были не лекарства, а стояли, опираясь на бортики, фотографии. Некоторые отдельно, а довольно много в стопках. Изображения стояли без особого порядка, ещё не расставленные. Заметно было, что есть фотографии Елены Ивановны Рерих, их несколько, притом и с портретов, что писал Святослав Николаевич. Кучкой в сторонке стояло ещё десятка два фотографий других людей. Виден был снимок женщины, мне незнакомой.

Здесь, сказала Наталия Дмитриевна, она каждый вечер раскладывает фотографии, смотрит снимки своих сотрудников. Думает, сосредотачивается. Наблюдает выражение их лиц, смотрит, что выражают их глаза, мыслит о них. Замечает, если кто-то в затруднении или болеет. Шлёт им свои мысли. Так каждый день. Она знает, что так делала Елена Ивановна, и она теперь поступает так же.

Сказав это, Наталия Дмитриевна замолчала. Так мы молча стояли. А потом она спокойно, нескорым жестом закрыла занавеску. Но молчание продолжалось.

Подобные мгновения молчания были вообще характерны для Наталии Дмитриевны. Даже с первых встреч я заметил, что когда она что-то говорит, рассказывает, то замолкает на минуту-две, потом опять говорит. Или переходит на другую тему. Но тут молчание не прекращалось. Мне казалось, что я понял смысл этого молчания. И в то же время я чувствовал, что встреча завершилась. Состоялось раскрытие сокровенного. Теперь мне надо идти. Без слов, только намёками, можно было осознать, чем живёт её дух, что для неё главнейшее и святейшее в жизни, что она считает своей задачей.

Это была предпоследняя встреча. Думаю, что Наталия Дмитриевна это чувствовала.

29 мая 1992 года в Барнауле в очень торжественной обстановке открылся Государственный музей истории, литературы, искусства и культуры Алтая, единственный такого рода музей в России. В основание музея легла большая коллекция архивных, литературных и художественных материалов творческого наследия Рерихов. Архивные материалы с нацеленностью на создание музея собирались с самого начала деятельности обществ имени Н. Рериха. Особо активно это было в 30-е годы в Риге, где Латвийское общество друзей Музея Н. Рериха возглавлял Рихард Рудзитис. Уже тогда крепла мысль, что на Алтае, где побывали Рерихи и куда хотели вернуться после Центрально-Азиатской экспедиции, должен быть Музей Рериха. Но о значении самого Алтая мысли запечатлялись ещё раньше. Ещё до Центрально-Азиатской экспедиции, ещё до посещения Алтая, Елена Ивановна 28 октября 1923 года записала в своём дневнике: «Алтай — древо жизни, и жданное идёт».

По сути дела, всю жизнь Рихард Рудзитис собирал каждую газетную статью, журнал, книгу, где хоть что-то посвящалось Рерихам. Архив рос уже тогда. И все его сотрудники ему помогали. После освобождения из лагерей, с середины 50-х годов, эта работа продолжилась. А идея музея на Алтае только крепла. Так и говорил Рихард Яковлевич: «Для Алтая». «Altajos, Altajos». Будущее зрело как заря утренняя. Потом уже, когда архив был перевезён в Барнаул, помогали в его комплектации многие — и Зинаида Григорьевна Фосдик, и сёстры Митусовы — Людмила и Татьяна Степановны, Ренита Андреевна Григорьева, Ираида Михайловна Богданова, Павел Фёдорович Беликов и, конечно же, очень многим, дочь Рихарда Яковлевича, Гунта Рудзите.

Конечно же, о всём сложном и трудном пути со­здания Музея Рериха на Алтае, о всех делах духовной культуры я всегда или лично, приезжая в Новосибирск, или в письмах информировал Наталию Дмитриевну. Она была в курсе всего происходящего и неизменно выражала поддержку всей этой деятельности.

В 1982 году всеми энтузиастами, ратующими за такой музей на Алтае, было принято решение передать все материалы архива в Алтайский краевой краеведческий музей. Позже аналогичный архив был много ещё раз собран при помощи всё тех же энтузиастов и подарен Областному краеведческому музею Горно-Алтайской области.

Первоначально показ архива в Краевом краеведческом музее был оформлен как открытые фонды в очень тесном помещении, но затем, благодаря поистине героическим усилиям и настойчивости директора краеведческого музея Лидии Николаевны Леоновой и особенно её заместителя Тамары Ивановны Вараксиной, был создан отдельный музей, притом в прекрасном историческом здании в старой части Барнаула, где, согласно преданию, когда-то было дворянское собрание. При этом вполне возможно, что в 1926 году семья Рерихов наряду с другими достопримечательностями тогдашнего Барнаула посетила и этот особняк.

За ряд лет идея создания такого музея культуры Алтая привлекла сюда богатые материалы и по Георгию Гребенщикову, Василию Шукшину, и по целому ряду деятелей культуры Алтая. Закон музеев таков, что если их идея благодатна и жизненна, то фонды их должны расти. Так было и с этим музеем, так и продолжается.

В зале Рерихов есть Знамя Мира, есть личные вещи этой великой семьи, есть рисунки, этюды, эскизы Николая Константиновича, Святослава Николаевича и даже Юрия Николаевича. Есть масса книг, монографий, репродукций, исторических фо­тографий.

И, сколько помнится, в августе 1992 года приехала посмотреть на новый, наконец-то созданный на Алтае музей Наталия Дмитриевна. Приехала, несмотря на свой весьма уже солидный возраст.

Алтай ведь широкое понятие. Новосибирск оказался «городом, близлежащим к Алтаю». Где Алтай кончается и начинается «не Алтай», невозможно ведь определить. Новосибирцы много и существенно помогали достойному запечатлению наследия Рерихов на Алтае. Помогают и теперь.

К слову сказать, это был не первый приезд Наталии Дмитриевны в Барнаул. Ещё в 1972 году она гостила у нас в нашей тогда новой квартире в барнаульских Черёмушках. Осмотрела город, исторические памятники, вместе выезжали мы на высокий берег Оби, где с крутого утёса открывается вид на бескрайние просторы Алтая. Вид этот весьма схож и по духу, и по размаху с тем, что на знаменитой картине И. Левитана «Над вечным покоем». Стояли мы там молча и долго, долго смотрели вдаль.

Но теперь посмотреть новый музей Наталия Дмитриевна приехала не одна. Приехала с большой группой сотрудников. Всех их встретили на вокзале друзья-барнаульцы, вместе посетили музей, ознакомились со всей экспозицией, с залом Рерихов. Очень тепло прошла встреча с директором и основателем музея Тамарой Ивановной Вараксиной. А затем вся группа побывала в моей художественной студии.

Пришлось им всем подниматься пешком на 6-й этаж, где мансарды художников. Бодро и энергично поднялась и Наталия Дмитриевна. Гости посмотрели мои картины, этюды алтайских гор, этюды Белухи. Долго рассматривали панораму города, открывающуюся с балкона мастерской. Город весь в зелени. Деревья выше крыш зданий. А вдали кое-где за городскими строениями виден горизонт — дальние просторы Алтая, что просматриваются там, за Обью.

Светило вечернее августовское солнце. Тёплый и тихий закат. Закат и солнце столь напоминали тот незабываемый вечер в квартире Юрия Николаевича, тоже в августе, когда зрело знание будущего и когда прозвучали его слова, направляющие на Алтай.

Это была моя последняя встреча с Наталией Дмитриевной. И завершилась она значительными словами, немногочисленными, как всегда у неё: «На Алтае прекрасный музей Рериха. Молодцы, что это свершили. Для Алтая, для будущего...»

Так слово, стоящее у истоков, продолжало звучать и утверждаться в дальнейшем и продолжает утверждаться теперь: «Там будущее, там — Altajos!»

Рассказать о статье друзьям:

Работа СибРО ведётся на благотворительные пожертвования. Пожалуйста, поддержите нас любым вкладом: