Леопольд Романович, расскажите, пожалуйста, о Ваших встречах с Юрием Николаевичем Рерихом.

Встреч было не много, но впечатлений очень много, а размышлений ещё больше. Если мы хотим понять облик Юрия Николаевича Рериха, то должны знать, что это не так просто сделать. Это не просто знание каких-то фактов биографии, каких-то моментов его жизни, деятельности, выступлений. Мы сами должны как бы подняться сознанием до того уровня, на котором жил он. Это можно сравнить с альпинизмом. Например, мы можем читать о горных вершинах массу книг, можем слушать, как другие рассказывают об этом. Но если мы сами не дышали горным воздухом, не стояли на вершине, не видели перед собой этой прелести, мы не сможем это понять в полной мере. Вот так Юрий Николаевич жил миром Духа. Он осуществил то, о чём говорил его отец, Николай Константинович: «Идти под знаменем духа», — он этим дышал. Встреча с ним, контакт с ним были счастьем, это было нечто удивительное, незабываемое, но как это объяснить, как это понять... Надо самому подняться до того уровня, когда человек внутри счастлив, счастлив оттого, что он живёт не на уровне интеллекта, или эмоций, или каких-то методологических знаний, систем, в которых можно запутаться и потеряться, а когда он — перед единым, цельным, вечным и прекрасным. Контакт с ним был незабываем и прекрасен. Я могу сказать, что более прекрасного человека на Земле я не встретил.

Что я могу рассказать конкретно о встречах с ним? Встреча состоялась в 1957 году, когда Юрий Николаевич только что приехал в Советский Союз. Известно, что он добивался визы, и после первой поездки Н.С. Хрущёва в Индию он наконец осуществил свою мечту вернуться. Мы с Илзе Рихардовной [Рудзите] были в Москве, потом приехали Гунта Рихардовна и Рихард Яковлевич Рудзитис, который раньше не видел Юрия Николаевича, но переписывался с ним. И вот Гунта Рихардовна, Рихард Яковлевич и я пришли к Юрию Николаевичу.

Мы теперь много рассуждаем о духовном взгляде, о восточном взгляде... И вот — самая первая встреча в квартире на Ленинских горах. Мы заходим, впускает нас женщина, нам пока незнакомая. И вдруг я чувствую, что меня кто-то видит, притом видит полностью, насквозь, всё, что со мной было, всё, что будет, и какой я есть на самом деле. Надо сказать, чувство не очень приятное. Я всполошился, посмотрел и совсем не понял, кто на меня смотрит. Я только видел человека небольшого роста, видел глаза, и глаза, которые всё во мне видели. Но это был только миг, мгновение, кратчайшее мгновение. Тут же взгляд изменился, он подошёл, мы поздоровались, познакомились. И только тогда я понял, что это действительно был Юрий Николаевич. А по своей наивности я почему-то представлял, что великий человек должен быть великого роста.

И если мы говорим о земном Учителе, то мне кажется, что земным Учителем может быть только тот, кто видит всё прошлое и всё будущее человека, который к нему подходит. Конечно, Юрий Николаевич обладал этим, но эти свойства совершенно не были заметны постороннему глазу, то есть можно было этого взгляда и не заметить, а потом встреча проходила как обычно, как интеллектуальная, светская встреча: разговоры, беседы.

Юрий Николаевич усиленно советовал мне поехать на Алтай. Для меня что Алтай, что Саяны, что Урал — всё это было одно и то же. Я жил в Риге, учился в Академии художеств. Он поинтересовался, где я учусь. Я ответил. Он сказал: «Вот окончите и поезжайте на Алтай». Я улыбнулся, может быть, несколько скептически. Он сидел за столом, пил чай. И повторил: «Нет, нет, я Вам серьёзно советую — при случае не откажитесь поехать». Это буквально его слова. Вот то, что вмещает и свободу выбора, и всё-таки указ: «При случае не откажитесь поехать».

Юрий Николаевич сам хотел там жить, интересовался Академгородком и сказал, что если бы там была кафедра востоковедения, он обязательно приехал бы сюда. Тогда, в конце 1950-х годов, намечалось построить научный городок между Барнаулом и Бийском, но это не состоялось. Он очень хотел жить именно на Алтае. Много рассказывал о том, как они там были, как с крестьянами общались. К сожалению, эти плёнки, на которые он снимал на Алтае, пропали во время наводнения в Монголии, не сохранились ни фотографии, ни киноплёнки.

Юрий Николаевич был человеком, который вмещал в себе как бы все грани отношения к жизни. Разговаривая с ним, ты никогда не испытывал чувства, что перед тобой человек великих знаний, который был там, где никто не был, прошёл такими тропами, где только можно мечтать пройти. Совершенно не было чувства, что ты студент, молодой человек, малосведущий, а вот человек, который стоит на сто голов выше тебя. Нет. Это был очень близкий человек.

Когда касались других вопросов, например, какие сейчас работают Ашрамы, какие есть серьёзные проблемы духовного плана, он говорил скороговоркой, и интересно, что потом, когда мы с Гунтой Рихардовной сверяли то, что мы запомнили и записали, оказывалось, что один уловил что-то одно, другой другое... Это метод восточный, когда говорится без подчёркивания, и если сознание готово, оно воспринимает, если не готово — не воспринимает.

Юрий Николаевич нам говорил, что надо стараться рассматривать предмет, проблему, явление жизни по возможности с разных точек зрения, тогда мы больше приближаемся к Истине, — с научной точки зрения, и национальной, и исторической, социологической, психологической.

И всё-таки сам он был выше этих точек зрения. Он был человеком, который не только обладал синтезом интеллектуального плана — как мыслитель, как эрудит, как полиглот, но совершенно свободно жил в этой стихии высокого разума, когда разум находится на уровне духовности. И мне кажется, что Юрия Николаевича как учёного надо рассматривать с тем подходом к науке, какой был во времена Ренессанса, — например, у Джордано Бруно, у Галилея, позже у наших российских учёных, у Ломоносова. Если мы послушаем оды Ломоносова, мы можем почувствовать, что для него наука была светлым познанием материи. Но, познавая материю, её прекрасные законы и физический мир, который основывается на них, он был за то, чтобы познавать точные законы, чтобы не было никакого обречённого пути в науке, никакого форсирования знаний, никаких кратких курсов. Знания должны быть совершенно точные, фундаментальные, определённые, основанные на опыте, на знании, причём на первоисточниках. Через точные знания и точность познавания реальности материи, какая она есть, он подходит к этапу восторга перед Божественностью и вечной Беспредельностью мироздания.

Юрий Николаевич не был кабинетным учёным, который пользуется трудами других и только пожинает плоды и, как это часто у нас бывает, звания. Как мы знаем, когда он приехал в Союз, ему предложили присвоить степень доктора без защиты кандидатской и докторской диссертации, потому что того, что он сделал, было уже вполне достаточно. Но не в этих званиях дело. Дело в том, что таких учёных действительно мало...

Работал он много, совершенно не признавая никакой спешки, никакой халтуры. Если ему давали книгу или рукопись на рецензию, то он всё читал, как положено, от начала до конца. Читал быстро и очень основательно работал, не жалея себя, не жалея здоровья, времени; он делал всё на высшем уровне.

Так же он работал и в Институте востоковедения. Он никогда не торопился сделать быстрее. Для него главное — не количество, а качество, самое высшее качество. У него на столе, когда он ушёл из жизни, остались рукописи, которые он просматривал. Как мы знаем, «Дхаммападу» он успел просмотреть, она вышла под его редакцией, одна из лучших книг в этой серии.

Юрий Николаевич был очень чутким, и эта чуткость, на мой взгляд, стоит выше таких способностей, как телепатия, передача и восприятие мыслей. Все эти способности, которые, несомненно, были, не выставлялись напоказ, но были направлены на то, чтобы помочь тем людям, которые с ним находились рядом.

Он был чужд той мысли, чтобы проповедовать идеи Живой Этики, Теософии, зачитывать доклады, распространять эти идеи широко в массы. Он считал, что важнее помочь духовно человеку, который с тобой рядом, с которым ты живёшь. Ты, рядом находящийся, должен в себе самом открыть духовное начало, чтобы помочь ближнему и стать духовно счастливым. На это были направлены и те его свойства, о которых я уже сказал.

Помню такой случай. Я был студентом второго курса Академии художеств, не привык много общаться в светском обществе. Сижу, заложив ноги за ножки стула; потом опомнился, что так сидеть неприлично, глянул, как же сидит Юрий Николаевич, а он уже успел свои ноги поставить так же, как у меня. Хотя ничего не говорил. Понимаете, он поймал мысль, что человек чувствует себя неудобно. Этого он не мог допустить, чтобы человек чувствовал себя в его присутствии неудобно, ущемлённо. Нет, он должен чувствовать себя равным.

Прежде чем человек подымется нравственно, он должен верить в себя, он должен быть свободным. Юрий Николаевич был свободным человеком. Над ним не довлело ничего: ни учение, ни теория, потому что для него учение было как плот, чтобы пересечь поток, а потом этот плот можно оставить и идти дальше.

Взгляд его глаз был изумительный. Посмотрит, а глаза улыбаются, красивые тёмно-карие глаза с поволокой, тёмные ресницы, красивые брови, белый лоб. Глядя на него, можно было представить его мать Елену Ивановну. И как он глянет на тебя, то глянет одновременно с очень красивой, поощряющей улыбкой, — эта улыбка неподражаема. Эта улыбка оттого, что человек на самом деле живёт в мире, где полное спокойствие, уверенность в будущем, где нет мелочёвки, нет наших передряг, наших проблем, в которых мы иногда тонем, а здесь именно Красота, Любовь, Истина. Надо сказать, что действительно контакт с ним поднимал человека. Можно много об этом говорить.

Леопольд Романович, к Юрию Николаевичу приезжало много людей, спрашивали, как работать, как заниматься Учением. Какие советы он давал им на этом пути?

Приезжало, кстати, не очень много. Задавал вопросы Рихард Яковлевич Рудзитис. Конкретный вопрос о духовном совершенствовании задавала Бируте Валушите из Литвы, из Каунаса. Что же он отвечал? Очень часто он отвечал так, как принято отвечать на Востоке — улыбкой, своим личным воздействием. Мы знаем, например, что Елена Ивановна своего двоюродного брата Митусова просто однажды обняла, и после этого он почувствовал, что духовно загорелся.

Духовный путь у каждого человека совершенно индивидуален. Юрий Николаевич об этом не говорил, но его облик об этом говорил; то есть если мы поворачиваемся к правильному пути, выбор можно сделать в одно мгновенье. В одно мгновенье человек обращается к духовному пути. Идти по нему, может быть, придётся очень долго, но выбор — в один момент. И в этот момент происходит зажжение духа. Это может быть встреча с духовным учителем; это счастье, если такое произошло, потому что от одного светильника можно зажечь массу светильников. Это происходит иногда без слов, просто ты в его присутствии был, ты почувствовал... Например, такой случай был с Зинаидой Григорьевной Фосдик. В Нью-Йорке открывалась первая выставка Николая Рериха. Там были Елена Ивановна и Николай Константинович. Она посмотрела на них и увидела: какие прекрасные люди! И сразу к ним потянулась. Она была пианистка, вообще ничего общего не имела с философскими исканиями, и вдруг она загорелась, и этой встречи было достаточно. Понимаете, возжжение духа! Но это происходит с каждым человеком совершенно по-своему.

Духовное руководство идёт индивидуально, не повторяясь. Руководить может только духовный человек, или духовный учитель. И когда шла речь о самосовершенствовании, Юрий Николаевич, конечно, давал определённые советы. Их записала Бируте Валушите. Эти советы содержали как бы подготовительный этап. Если мы каждое утро, каждое мгновенье вспоминаем какую-то истину, за которую мы должны держаться, то мы строим как бы колонну, а хаос, который всё сносит, образует неконкретные, волнообразные формы, но колонны должны стоять, укрепляться.

И второе, что он советовал, что тоже подчёркивалось, — оставлять каждый день время для молчания духа. Но какое это должно быть молчание? Это не просто так называемая внешняя медитация, когда человек скорее попадает под астральные или какие-то другие влияния.

Надо иметь то мужество, которое было у Рерихов. Ведь если подумать: Николай Рерих — всемирно известный гениальный художник, которому ничего не стоило жить в любой столице, писать свои прекрасные картины, жить совершенно обеспеченно, но ведь они всё бросили и ушли на тропы, где их арестовывали, в них стреляли. Стреляли в Юрия Николаевича. Он сам рассказывал, как в Монголии сидел в палатке за столом при свечах и работал, и вдруг у него появляется мысль: «Наклони голову». А он человек очень чётко мыслящий, он никогда не поддаётся эмоциональным воздействиям, импульсам, он всё подвергает сознательной проверке. И снова мысль: «Нагни голову». А потом его как бы с силой толкнули к столу, и в это время прозвучал выстрел и пуля пролетела сквозь палатку. Он быстро потушил свечу, но больше ничего не было. Вышли смотреть, искать, кто стрелял, но никого не нашли. Мысленное воздействие его охранило.

Рерихи двинулись по этому пути; понимаете, что это значит? Что для них ни собственная жизнь ничего не значила, ни авторитет, ни общественное мнение. Многие считали Николая Константиновича коммунистом, другие, в нашей стране, считали его шпионом империализма. Но Рерихам важно было стоять перед Вечностью, перед Истиной, а то, как о них будут думать в мире, осудят ли их самые лучшие друзья или нет, им было не важно.

Нужно особенное бесстрашие — загореться духом. Должно исчезнуть всё, что касается личности. Юрий Николаевич этому не учил на словах, но сама биография и сам облик его говорили об этом. Ведь он знал — ему Елена Ивановна сказала и он знал из других источников — что возвращается в Россию на три года, не больше; что он уйдёт из этой жизни. Но он совершенно не торопился. Он имел силу улыбаться, смотреть с прекрасной улыбкой в глазах, спокойно работать над книгами, над трудами, без суеты. Это и есть восточный метод, ведь по сути не слова учат.

А мы всё хотим облегчить — всё облечь в слова, в формулы, заучить и делать, но у нас не получается, дух не загорается. А загорается дух от удара. Когда камень о камень ударит, вылетает искра. Так вот, древние библейские отшельники даже камнем били себя в грудь, то есть пытались разжечь в себе то, что стоит выше личного.

И вся жизнь Юрия Николаевича — в этом горении. Вдумайтесь, какая жертва. Приехал он сюда, в эти жуткие климатические условия, в этот смог московский, в эти заседания. Он, кстати, жаловался, что академики курят на заседаниях, что ему трудно выдержать. Он же болел, у него малокровие появилось. И в конце концов он умер, и есть разные гипотезы, отчего он умер. Может, в жертву принёс себя. В жертву кому? Нам.

На последних встречах с Рихардом Яковлевичем у него проскальзывала мысль, что задание выполнено. Какое задание? Вернуть имя отца России, провести выставку, издать хотя бы часть трудов отца и дать представление современной молодёжи, что есть духовность, что есть духовный человек, — ведь для этого нужно громадное знание и полный набор всех этических свойств: бесстрашие, радость, доверие и, кроме этого, то неуловимое, о чём он не говорил, но его облик этому учил: бесстрашие встать перед собственным духом, перед Мирозданием, зажечься духом. Это и есть, как я понимаю, путь Живой Этики. Надо действительно жить духом, не говорить и не докладывать о духе и не пытаться вывести формулу духа, потому что не получится, потому что там, где начинается дух, начинается Беспредельность, Вечность, Беспредельность микромира, и там теряются наши три измерения.

Тогда время было не очень спокойное, некоторые ещё сидели в лагерях за имя Рериха. Он говорил так: «Собираться [большими группами] не надо, встречаться надо. Единение очень нужно». Это буквально его слова. Он считал, как и его мать Елена Ивановна, что духовное строительство происходит с глазу на глаз, в духовной беседе.

Леопольд Романович, сейчас некоторые лекторы, проповедники говорят, что Живая Этика уже устарела, что появляются новые учения. Что говорил Юрий Николаевич об Учении Живой Этики?

Юрий Николаевич говорил совершенно недвусмысленно, что Агни Йога дана для будущих столетий, по меньшей мере для нескольких будущих столетий. Нового послания для человечества, нового учения не будет. Человечество обязано воплотить в жизнь, каждый сам в себе, то, что уже дано. И дано несравненно больше, ведь ещё много неопубликованного.

Разные попытки новых учений или новых толкований, комментариев, продолжений — это, может быть, и неплохо, может, это кому-то помогает, но это не Живая Этика, это не послание Махатм. Это Юрий Николаевич сказал совершенно ясно. Дано столько, что дай Бог, чтобы человечество в несколько столетий могло это усвоить. Ведь впервые слова Учителя записаны открытым текстом, записаны на русском языке, на котором мы читаем; так не было никогда, потому что учение Христа, учение Будды, учение Сократа записывали ученики. Так что все подобные рассуждения являются умалением и ничего общего с истиной не имеют, это Юрий Николаевич подчёркивал совершенно твёрдо.

Мы говорили, что Юрий Николаевич обладал удивительной чуткостью к человеку, но я наблюдал, как он может быть твёрдым, твёрже любого. И так же твёрдо он сказал: «Никаких новых учений! Слишком много дано человечеству, и пока всё это не будет осуществлено, нового не появится».

Барнаул, июль 1992 г.