М.И. ВОРОБЬЁВА­-ДЕСЯТОВСКАЯ, доктор исторических наук, г. Санкт-­Петербург

II. «Он был человеком совершенно другого мира»

Когда Юрий Николаевич умер, первые два года я очень часто приезжала в Москву. Мы с Людмилой Степановной Митусовой делали опись всего, что привёз Юрий Николаевич: она описывала картины, статуэтки, все произведения искусства, а я делала опись его книг. Он привёз библиотеку тибетских рукописей, ксилографов. Вся его библиотека, весь научный материал с его квартиры были доставлены в кабинет Ю.Н. Рериха в Институте востоковедения в Москве. Кабинет поначалу занимал довольно большой зал, там были вывешены и танки. Сейчас, насколько я знаю, кабинет занимает маленькое помещение, там хорошая библиотека Юрия Николаевича, она действительно довольно ценная. Правда, самые ценные издания тогда были оставлены на квартире. Кабинетом Ю.Н. Рериха заведовала Наталья Юлиановна Лубоцкая, она была секретарём и хранителем. А после того как она уехала за рубеж в конце 1970-х годов, заведующим стал Юрий Яковлевич Цыганков.

Но, судя по всему, того, что мы с Людмилой Степановной тогда описывали, уже не осталось. Вот сейчас совершенно неожиданно появилась рукопись Юрия Николаевича по истории Центральной Азии, которая оставалась в кабинете. Это была машинописная рукопись с поправками Юрия Николаевича на полях; на обороте он своей рукой вписывал добавления. Это история Центральной Азии, материалы эти копились постепенно, он работал над ней в течение многих лет. В Индии ему были недоступны многие русские материалы, и всё, что было здесь добыто, он добавлял, вписывал в рукопись.

Что сделали я и машинистка, которую специально для этого пригласили? — Эти вставки Юрия Николаевича я включала в текст, а машинистка всё это перепечатывала уже в чистовом виде. Кроме того, я добавила библиографию, которую тогда сверили по каталогам библиотеки. В общем, за год мы эту рукопись сделали.

Тогда я не знала, куда делась эта рукопись. Меня все спрашивали, где она. Я говорила, что оставила её в таком-то виде. А сейчас, очевидно, рукопись попала в Рериховское общество в Москве, и они решили её издавать. Рукопись очень большая, её разбили на несколько томов, и один из томов, который касается тюрок, прислали к нам в институт на редактуру. Поскольку там [в МЦР] нет специалистов по древней и средневековой истории Центральной Азии, они обратились к учёным. Юрий Николаевич начал собирать материалы ещё во время экспедиции, когда был её участником.

Остались его картотеки лингвистических записей, диалектов, собранных во время экспедиции. Где они сейчас — я не знаю, в своё время они оставались в кабинете. Был железный сундучок, и там было довольно много этих материалов. Кое-что он использовал: написал книгу «Диалекты Амдо», она была опубликована ещё в Индии, и, по-моему, «Диалекты Лахула» — тоже была индийская публикация.

Там были прекрасные металлические статуи Будды и тибетских учителей — Дзон-Капы и двух его учеников. Многое было в его кабинете, очень много словарей, ценных изданий, которые в то время отсутствовали в библиотеках Советского Союза.

В квартире Юрия Николаевича оставалось много картин и эскизов, в основном Николая Константиновича Рериха, было и несколько картин Святослава. Далеко не все были вывешены, там ведь было очень большое собрание, и всё это стояло в огромной кладовой.

Первые года два после смерти Юрия Николаевича я останавливалась в его квартире, где жила Ираида Михайловна Богданова. Позже, поскольку там появился человек, который забрал всё в свои руки, я перестала там бывать и полностью прекратила поддерживать контакт с Ираидой Михайловной.

Когда последний раз сюда приезжал Святослав Николаевич — привозил выставку, — я с ним встречалась, мы много говорили. Его не пустили в эту квартиру, он тоже не знал, что там осталось. И только по каким-то сведениям, которые он получал со стороны, становилось известно, что Рая то-то и то-то продала. Он был очень возмущён, писал в министерство культуры, но это так и осталось без всяких последствий.

Расскажите, пожалуйста, о Юрии Никола­евиче подробнее, ведь Вы с ним работали.

Я работала с Юрием Николаевичем, к сожалению, очень мало. У него было три визита в Ленинград. Один с выставкой, второй с лекциями и третий тоже чисто деловой визит: он был в институте, смотрел кое-какие наши рукописи, то, что ему было нужно. Он привёз выставку Николая Константиновича после того как она прошла в Москве. По-моему, это был август 1958 года. Это был его первый визит. Потом он приехал весной 1959 года, был в университете. Там была группа тибетологов, он провёл несколько занятий с нашей группой. Я тогда им преподавала. Тибетологов было трое, а сейчас из этой группы у нас остался только один сотрудник. Потом Юрий Николаевич прочитал на восточном факультете несколько лекций на тему «История распространения буддизма».

Сам Юрий Николаевич настолько был не похож на всех наших, настолько был знающим, очень знающим человеком с огромной эрудицией не только в области индийских языков, но и тибетского, и монгольского, и местных диалектов, центрально-азиатских религий и буддизма в частности; он был и знатоком искусства.

Когда Юрий Николаевич приехал на Родину, к нему за советами сразу бросилась масса людей со своими работами, просили его быть редактором их книг, если это подходило по тематике. Он никому не отказывал, писал отзывы на кучу работ. У него на столе пачками лежали чужие работы.

Он был необыкновенный человек, в то время у нас таких не было, невероятно скромный, даже иногда застенчивый, — он был человеком совершенно другого мира по своей интеллигентности, по своей выдержанности, по мягкости, с которой он обращался с людьми. Я никогда не слышала, чтобы Юрий Николаевич повышал голос или резко о ком-то отзывался. Никогда в жизни! Если какая-то работа, которую ему приносили, его не устраивала, то замечания он делал в самой мягкой форме, никого никогда не обижал. Работать под его руководством было просто одно удовольствие.

Юрий Николаевич всегда всем старался помогать. В Институте востоковедения для него открыли сектор истории религии Индии. Там у него было человек семь молодёжи. Ни тибетского, ни санскрита большинство из них ещё не знало, и материальное положение у многих было очень неважным. Все они работали — или лаборантами, или младшими научными сотрудниками. У Юрия Николаевича были часы санскрита, тибетские часы, и он занимался не только в институте, но и к себе домой приглашал. При этом старался всех накормить, как-то материально поддержать. Он понимал, что у нас несытно и трудно материально. И ученики его сектора буквально боготворили Юрия Николаевича. Сейчас никого из них не осталось, кто-то уехал, кто-то умер.

Был в Москве ещё один институт — Институт китаеведения, там он работал в отделе Тибета, занимался тибетским языком с целой группой. Когда я приезжала в Москву, я тоже приходила на эти занятия.

У нас в Петербурге в Академии наук есть Лаборатория консервации и реставрации материалов. Этой лабораторией заведовал Владимир Сергеевич Люблинский. И оказалось, что Юрий Николаевич был знаком с ним. Они встретились как старые друзья, я присутствовала при их встрече. Было очень трогательно видеть, как они друг к другу относятся.

Юрий Николаевич был небольшого роста, широкоплечий, скуластое лицо делало его очень похожим на отца. И когда он пришёл в школу, где работал Николай Константинович, а пришёл он в это помещение рано утром, — кто-то оказался там так же рано и, увидев его издали в коридоре, был страшно перепуган. Юрий Николаевич был настолько похож на своего отца, что этот человек закричал: «Рерих!» — и в ужасе убежал, решив, что встретил его тень. Святослав совершенно другой, он только глазами походил на отца, а Юрий Николаевич значительно больше, потому что у него было лицо монгольского типа — просто копия отца.

Вы говорите о его необыкновенной мягкости, о непохожести на наших людей того времени. Наверное, ему сложно было работать в институте в той обстановке?

Ему было очень, очень сложно. Многое из нашей жизни, нашей советской действительности ему было непонятно. Например, была дама, которая жила в том же доме, где и он, и регулярно его посещала — якобы она была в большой дружбе с ним — и проверяла всю его переписку. Приходила и спрашивала: «А какие письма вы получили?» Юрий Николаевич понимал, что это неспроста, что это не просто по-соседски. Что-то он вынужден был показывать, но, наверное, не всё. И когда однажды я была у него и мы сидели за чайным столиком, она вела «душеспасительные» беседы: дескать, приехали бы вы сюда в 1937 году, так вас бы в живых не было, так что ваше счастье, что вы не приехали, потому что очень много среди учёных было неблагонадёжных людей.

Нам говорили о каком-­то собрании, которое состоялось незадолго до его ухода из жизни.

Это было не собрание — это было хуже, это была такая проработка! Проработка на уровне Президиума Академии наук.

Из печати вышла книга, редактором которой был Юрий Николаевич, — знаменитая «Дхаммапада» в переводе с пали. Её перевёл сотрудник нашего института. В этой книге кроме афоризмов ничего буддийского нет, ничего типично буддийского, что бы говорило о буддизме как о религии или философской доктрине. Это в основном афоризмы, высказывания. Перевод был сделан не в стихах, а в прозе, хороший перевод.

Ещё до революции у нас издавалась серия «Библиотека Буддика», которой непосредственно руководил академик С.Ф. Ольденбург. С его смертью в 1934 году эта серия прервалась. А тут издали книгу в этой серии  — это единственное, что могло кого-то возмутить. И наш Президиум Академии наук страшно возмутился, что это пропаганда религии, пропаганда буддизма. Юрия Николаевича вызвал заместитель директора института Ульяновский, его потом из института выгнали и он работал в отделе науки ЦК. Так он просто кричал на Юрия Николаевича и топал ногами: что он вообще себе позволяет, «это вам не Запад, а Советский Союз, и у нас всё другое, и идеология другая...».

На Президиуме Академии наук в резкой форме выступил академик Поспелов, он сказал, что Институт востоковедения устроил совершенно аморальную и антисоветскую вещь, выпустив такую книгу, и как это вернувшийся с Запада учёный позволил себе поддержать эту инициативу и быть редактором этой книги! После этой проработки у него и случился инфаркт, то есть его инфаркт напрямую был связан с этим событием. Так грубо, неделикатно наше академическое начальство обошлось с человеком, который к такому обращению и отношению не привык, и это всё отразилось, сыграло свою роль. Сердце его не выдержало.

Маргарита Иосифовна, Вы потом встречались со Святославом Николаевичем?

Да, встречалась. У нас в Петербурге есть буддийский храм. Во время войны там была местная радиостанция, а после войны — Зоотехнический институт. И Юрий Николаевич поставил вопрос о том, чтобы это здание передали Академии наук. Это решение состоялось, и его действительно передали. Мало того, нам выделили на это штат сотрудников. Как раз приехал Святослав Николаевич, мы ходили в храм, смотрели, что там осталось. Там остался небольшой витраж Николая Константиновича. И когда Юрий Николаевич был здесь, он был первым, кто посетил этот храм. Мы вместе с ним ездили туда и даже измеряли всё, там были какие-то перестройки во время и после войны, всё это можно было разобрать.

То есть он хотел воссоздать этот храм?

Юрий Николаевич хотел воссоздать храм и самое главное — библиотеку. У нас ведь что получилось? Когда в Бурятии велась кампания против буддизма, там закрыли все монастыри, свалили в товарные вагоны все ксилографы и вывезли их сюда в Петербург. Большинство из них попало в Казанский собор, там был музей истории религии и атеизма. Они лежали у них где-то в подвалах, потом им всё это надоело, и они обратились к нам: дескать, заберите. И большинство действительно было забрано нашим институтом. У нас оказалась огромная коллекция — целая комната была набита материалами из Бурятии. Вот оттуда-то у нас и танки, и многие ксилографы. У нас сейчас 18 тысяч единиц хранения и даже больше, потому что есть многотомные собрания сочинений, которые идут под одним номером. Так что там достаточное количество всяких материалов. И когда Юрий Николаевич приехал и всё это увидел, он хотел использовать буддийский храм именно под хранилище этих рукописей.

В Казанском соборе была также довольно неплохая буддийская коллекция — много отдельных культовых предметов, в частности скульптур из буддийского храма, которые у них валялись где-то на чердаке (потом, когда уже стали храм восстанавливать, часть материалов они отдали, потому что это для них был совершенно ненужный хлам), и Юрий Николаевич хотел всё это свезти в буддийский храм и сделать там музей и хорошую библиотеку тибетских рукописей. И решение это состоялось, но тогда, когда Юрия Николаевича уже не стало. В 1961 году умер директор нашего института академик И.А. Орбели, который очень был заинтересован в этом храме, и мы составляли планы. После его смерти у нас не хватало средств на восстановление: надо было проводить очень большие ремонтные работы, но денег на это не было. Поэтому институт отказался от храма, и он какое-то время был закрыт.

А что Вы можете сказать о веровании Юрия Николаевича? Эта сторона вам знакома? Вспоминают, что он посещал Троице-­Сергиеву Лавру.

Он посещал, но в его доме не было ни одной иконы, это я совершенно точно могу засвидетельствовать, был только буддийский иконостас. Это же был период запрета на религию. Ничего особо активного он не проявлял в этом отношении.

Когда Юрий Николаевич умер, была гражданская панихида. Я не присутствовала, мало того, я узнала о его смерти по радио и не успела даже приехать. Я приехала уже через два дня после того, как его похоронили. Приехала как раз в эту квартиру, а так как сёстры Богдановы меня знали, они сразу меня приняли. Пришёл Святослав Николаевич, сразу попросили меня разобрать бумаги, заняться всем этим делом. Я пошла в институт, договорилась, мне дали командировку, и я там месяц работала.

Могу сказать, что отпевание было и христианское, и буддийское. И это страшно возмутило начальство в институте. Это Святослав договаривался, поскольку они с Девикой были здесь в то время. Потом Святослав получил урну с его прахом. Он долго стоял и думал, потом отсыпал из неё часть пепла и увёз в Индию. Там они развеяли его, так же как когда-то отец просил развеять его прах.

Маргарита Иосифовна, скажите, Юрий Николаевич упоминал что-­то о родителях? Об экспедиции что-­то рассказывал?

Он кое-что рассказывал, безусловно. Когда отец умер, Юрий Николаевич поддерживал мать, они жили вместе долгое время. Он очень любил её. Вообще мать у них в семье занимала совершенно особое положение, она была на уровне святого. Она действительно была женщина очень необыкновенная, образованная и очень религиозно направленная. Она создала Агни Йогу. Это не буддийское Учение, оно было практически осо­знано ею и введено в жизнь. Юрий Николаевич к ней относился с большим почтением, часто её вспоминал и приводил её слова по всяким жизненным поводам. Отца он вспоминал, когда приехал сюда, в Петербург, и ходил по местам, где протекала деятельность отца.

Всё это было так давно, и какие-то моменты я уже смутно помню. Сейчас, после того как прошло много лет, я уже начинаю понимать, что, может быть, тогда я многое не осознавала. Это было так, словно к нам тогда, в наш муравейник, вдруг спустилась какая-то небесная сила — Юрий Николаевич, но, к сожалению, он недолго пробыл с нами.