Журнал: № 9 (209), Сентябрь, 2011

М.К. ЧЮРЛЁНИС. (1875 – 1911) М.К. Чюрлёнис. РАЙ. 1909 Н.Д. Спирина и В. Чюрлёните-Каружене. 1970-е гг. М.К. Чюрлёнис. КОРОЛИ. СКАЗКА. 1908 – 1909 М.К. Чюрлёнис. СКАЗКА. ПУТЕШЕСТВИЕ КОРОЛЕВНЫ. Триптих. II. 1907 М.К. Чюрлёнис. REX. 1909

Чюрлёнис. Микалоюс Константинас Чюрлёнис. Удивительный, прекрасный, великий художник, композитор, музыкант, педагог, общественный деятель, известный и выдающийся сын литовского народа, но принадлежащий всему человечеству. Синтезом музыки и живописи приоткрыл тайны жизни во Вселенной. Накануне космической эры, накануне освоения Космоса наукой и техникой мысль этого необычного человека, мысль духовная, философская, мысль красоты и радости, шла впереди. Она открыла Врата эры Космоса сознанию человечества.

Об этом гениальном творце написано уже много, писали о нём многие, и весьма славные, известные люди. Его творчество определялось как «Мир Чюрлёниса», как новый, открываемый им «Континент», называлось — «Мир как большая симфония» и т.д. Всё это красивые, образные, художественные определения, но, если вдуматься по-настоящему, — всё же неверные, уводящие в сторону от истинной сути Дара этого творца. Дара, принесённого всему человечеству.

Он не создавал своего субъективного, только в его воображении существующего Мира, этакого «Мира Чюрлёниса». Он не открывал никакого невиданного доныне «Континента», что существует где-то в небывалых пространствах. Ближе к истине выражение «мир как большая симфония», но и это определение ставит созданное им отдельно, будто параллельно существующему миру.

Однако главнейшая суть искусства Чюрлёниса именно в том, что говорил он своим самобытным, неповторимым, только ему присущим языком образов о нашем, самом реальном, объективно существующем мире, бытии, в котором все мы сущи, где человечество уже миллионы лет обитает, но говорил так, как он сам всей сутью своего сознания видел, ощущал, понимал. Просто — он наш реальный мир воспринимал гораздо реальнее, острее, глубже, чем мы, ведь мы привыкли считать его обычным, воспринимать как обычное. А ведь на самом деле жизнь в Космосе совершенно необычна, она — как Великое Чудо.

Почему он так мог? В этом — вся его личность, индивидуальность, характер, его прирождённая чуткость, впечатлительность, утончённость чувств, глубокое проникновение мысли, творческой и пластичной, — весь комплекс сознания, присущий творческому человеку, гениальному выразителю истины жизни.

Верно понять то, что он создал, понять его картины, музыку в живописном исполнении, его тематические циклы, «сонаты», «фуги» вовсе не просто. Ранее ведь такого искусства никогда не было. Не просто было понять всё это и современникам на его первых персональных выставках. Хотя, казалось бы, тогда, в присутствии самого автора, это было проще — с его слов. Но нет! Микалоюс Константинас не любил объяснять свои произведения. Мало того, такие вопросы непонимающих зрителей явно были ему досадны. Ведь так ясно выражено! И ведь отсутствие чуткости, вдумчивости у публики унижает его народ, обидно за людей. И с другой стороны — искусство говорит о том, что словами не выразить. Иначе оно не искусство. Растолковывать словами то, что ими невыразимо, — значит унижать, упрощать, примитивизировать само творение. Это недопустимо! И он отвечал: «Долг художника — создать произведение, а долг зрителя — понять его». И уходил от вопрошающих.

Он — истинный художник. Он выполнил свой долг. Он создал. Он раскрыл ранее не раскрываемое окно
в существующий реально великий Мир, в его великие, вечные глубины. Его искусство теперь признано всем просвещённым человечеством. После первого полёта человека в Космос, после полёта Юрия Гагарина, в США была издана книга о Космосе в изобразительном искусстве. Большинство иллюстраций в ней — с работ Чюрлёниса. В этом году исполняется 100 лет со дня ухода этого гениального человека с земного плана, и в связи с этим ЮНЕСКО провозгласило 2011 год годом Чюрлёниса. И ведь совпала ещё дата — 50 лет тому назад состоялся полёт Юрия Гагарина. Поэтому ныне и Год космонавтики в нашей стране. Микалоюс Константинас умер 10 апреля 1911 года, а через 2 дня, 12 апреля, но спустя ровно полвека, первый человек Земли, наш соотечественник, взлетел в Космос и земными глазами увидел мощь этой грандиозной реальности Мироздания, где мы обитаем.

Чюрлёнис свой долг творца, долг человека-творца, человека — гражданина Вселенной, человека, живущего всеобъемлющим понятием своей ответственности за Жизнь Мироздания, — выполнил. Осталось нам выполнить свой долг. Долг зрителя, долг согражданина великой Жизни на нашей цветущей планете — понять! И понять по-настоящему, именно так, как подразумевал сам творец. А как к этому подступиться?

Есть художники, изображающие на своих полотнах то, что видят, видят глазами в окружающем мире, работающие честно и добросовестно. Это — изобразители. Есть другие, что создают формы реальной жизни сознанием, запечатлевают то, что знают и понимают, что так должно быть, работают согласно существующим методам, школам. Это мастера-изобретатели. Есть ещё иные, что полны вдохновения перед Прекрасным, творят то, что осознали в экстазе перед чудом Жизни, в радости Красоте. Это — выразители. А есть ещё иные, родившиеся с особым даром, проникающие в саму суть Бытия, вдохновлённые высшим вдохновением, можно сказать — Музами. Это те, кто раскрывают врата тайн Мироздания, то, что за покрывалом видимости, то, что составляет саму суть Истины. Они не просто последователи какой-то школы изобразительного искусства, они не кульминируют высшие достижения какого-то художественного стиля, они — новые. До них ничего такого не было. Не существовало такого метода и такой школы. Для них нет ниши в уже существующих искусствоведческих схемах. Они первые и первопроходцы. Этими тропами ещё никто не ходил.

Таковых в истории человеческой культуры не много. Жизнь их — терновый венец, ибо они далеко обогнали привычный уровень сознания масс. О них говорят, что они опередили своё время. Но в действительности это не так. Они появляются именно ко времени, даже — в последний момент. Просто всё остальное человечество запаздывает в развитии.
В развитии того, что уже подошло для осознания, для освоения.

Они творят не глазами, не умом, не восторгом чувств, а проникновением высшими центрами своего сознания в суть явлений, проникновением в мир причин, а не следствий.

Обычно говорят, что такие творцы приходят со своим миром, особым талантом. Да, это так, отрицать этого нельзя. Способы выражения, образы, символы у них свои и очень ярко отличаются от всего предыдущего. Однако если было бы только это, то был бы налицо лишь их субъективный мир, только им понятный. Но ведь поверх этого они приходят со способностью, очень тонкой и обострённой, ощущать смысл и тайну реального бытия Вселенной, раскрывать её такой, какова она в действительности. Это — творцы, открыватели, создатели.

Но как подойти к пониманию таких гениальных творцов? Именно такое определение они заслуживают. Ведь хочется, подобно им самим, как на горных вершинах, как на высоком перевале, встать перед открывающимся простором, вдохнуть глубоко всей грудью и глянуть на Мир и увидеть его Чудом.

Что может помочь в таком понимании? Во-первых, изучение источников, материалов, биографии, исследований творчества, того, что уже написано искусствоведами, воспоминаний современников. Созерцание и обдумывание образов в произведениях. Можно сказать — попытка разгадывать идеограммы смысла картин. Это — интеллектуальное освоение темы. Но оно не даст полноты понимания. Это всего лишь информационный материал, который, тем не менее, надо освоить. Такой этап необходим.

Есть дальнейшая ступень. Это — встать с ним рядом, ходить по коре нашей Планеты с ним вместе, если выбрали Чюрлёниса, то — в тишине слушать «музыку» литовского соснового леса вместе с ним, вместе созерцать сверкающую на солнце речку Ратничеле, стоять у берегов янтарного Балтийского моря, наблюдать его и в штиль, и в бурю, заглядывать в глубины синего неба, где загадочные облачные образования горних миров, вникать в звёздные знаки на бескрайнем ночном небе... Но это — только рядом, только подобие тех ощущений, что испытывал он.

Надо подняться на третью ступень. Надо стать самому таким же творцом, надо пробудить в себе тончайшие рецепторы восприятия Мироздания, от былинки до величайших космических тел, проникнуться истинным уважением и бережностью ко всему, что суще, — цветку в поле, младенцу на лужайке, птице в небе, к таинственной тишине ночи... И видеть всё это не «будто бы впервые», а поистине впервые. Видеть самому, трепетать перед величием сотворённого Мира своим сердцем. И осознавать — Мир божественен, Мир весь есть тайна неразгаданная, Мир весь есть Красота, Мир весь есть необычное, Мир весь есть вечное открытие! Надо жить, как жил Мастер. Это есть постижение Мастера. Это есть понимание Мастера.

Мастер. Он действительно Мастер. Этому есть вещественные доказательства. На его родине, в Литве, в городе Друскининкай, где сохранились дома его семьи, где ныне его мемориальный музей, в одной из комнат воссоздана его творческая мастерская. Там на мольберте стоит начатая и неоконченная картина, вернее — графический лист, видимо предназначавшийся для дальнейшей работы акварелью. На нём остро заточенным карандашом наведён рисунок, но не весь лист им заполнен. Рисунок не завершён, внизу листа ещё просто белая бумага. Но где он есть, там уже живёт в линиях действо в космическом пространстве. Здесь некие лучи пронизываются множеством волн, течений, завихрений. Белый лист, карандаш и — рука Мастера верно ведёт очертания образов, уже живущих перед мысленным взором художника. Нигде не видно следов работы резинкой, никаких предварительных вспомогательных линий, никаких поправок, поисков. Вся картина готова в сознании автора, остаётся только её запечатлеть в материале. И каждая линия, нанесённая на бумагу, уже — жизнь, музыка, ритм, свет. Всё верно и безошибочно. Так работают Мастера. Так работал Моцарт, когда писал музыку. Сразу и в завершённом виде. Она жила в нём. Он её внутри слышал. Гармонично, сильно и образно. Так писал свои стихи и поэмы гениальный Лермонтов. Есть такие творцы, хотя их не много.

Как подойти к Мастеру, что взять первым в руки, чтобы встать на эту третью ступень? Надо идти к истокам. К тому, с чего он начал сам. С его детства, с его семьи, с его родины, с его неба, его мечты. Впервые увидеть его — Человека.

Очень ведь часто, если не в большинстве случаев, художник, музыкант, поэт, давно ушедший из жизни, становится этаким символом, существом идеальным, образцовым, но схематическим, давно хрестоматийно определённым и измеренным. Но ведь это — потеря главного понимания творца! Творец — человек со всеми сложнейшими нюансами чувств, переживаний, впечатлений, но только более остро, чутко, глубоко воспринимающий жизнь.

Для понимания Чюрлёниса первым делом, пожалуй, необходимо понятие чуткости и утончённой восприимчивости, неторопливой вдумчивости. Ведь в действительности именно эти качества были присущи тому окружению, в котором он рос, тому сословию, где он развивался, той семье, где он родился. Они совершенно точно характеризовали и его сестру, Валерию Чюрлёните-Каружене, с которой я имел счастье быть знакомым, встречаться, беседовать. Она вся была как затихший, очень верно настроенный музыкальный инструмент. Внешне ничем не примечательная пожилая женщина, ей уже было за 80, но выглядела не более чем на 70. Очень спокойная, внутренне и внешне гармоничная, говорила тихим голосом, ненавязчивым, но убеждённым в своей глубинной сути. Внешнее и внутреннее было в ней едино.

Литовские друзья устроили мне эту встречу с сес­трой великого Мастера. Не с дочерью, не с внучкой, а именно с родной сестрой, из той единой большой семьи Чюрлёнисов, что жили в той прекрасной местности — Друскининкай и где все были музыканты и все жили единым духом истинного, честного искусства. Честь, правда, справедливость были на первом месте. Если что-то надо было доказать, то достаточно было сказать: «Это слово чести», и этому верилось безоговорочно. Лжи, обману, чванству, карьеризму места не было. Все будто предстояли перед ликом Истины. Древние и вековые устои нравственности народа.

Валерия Чюрлёните-Каружене работала консультантом в Музее Чюрлёниса в Каунасе. Я в этом музее был уже много раз, а теперь прошёл всю экспозицию творений её брата вместе с ней и вместе с ней смотрел на произведения, давно в общем-то известные и по-своему обдуманные. Но это созерцание их вместе с сестрой гения было незабываемо особым. Все картины воспринимались очень легко, очень естественно входили в сознание, как нечто само собой ясное и несомненно существующее. И было понятно, что для неё, этой женщины, всё сотворённое её братом есть истинное состояние Мира, где мы живём и дышим. Таким видел и ощущал Мир её брат, так видит и она. И я, идя с такой Музой и созерцая все изображённые сюжеты, вдыхал суть того, что истинно суще, — да, Мир многопланов, да, есть такие сферы чувств, мыслей, идей, да, есть великая, неразгаданная, но чудесная беспредельность, да, есть путь, путь ввысь, путь по ступеням Лестницы Иакова, да, есть развитие сознания человека до вершин коронованных, величайших личностей, до сияющих Королевы и Короля. Да, есть видимая Вселенная с мириадами звёзд и планет, есть великое «сотворение Мира», но есть ещё гораздо больше того, что мы, люди, просто так, глазами, не способны видеть. Как ныне наука доказывает, из всего имеющего место в Космосе мы видим только 4 %, всё остальное — как тот затемнённый Король, что стоит за спиной высветленного Короля в знаменитой картине Чюрлёниса «Rex», — есть, и есть несомненно, но невидимо.

Я шёл с Музой вдоль всего созданного её братом и оставленного нам, людям. Шёл с ней и наполнялся тем Миром, который не любит словесных объяснений, философских категорий, умозрительных схем и раз навсегда застывших формул. Нет, это всё чуждо такому раскрытию сути Жизни, Жизни с большой буквы. Ведь всё живо, всё расцветает, развивается, движется. Это не надо объяснять, это надо воспринимать высшими рецепторами души, это надо осознать озарением духа, этим надо жить, это надо вдыхать как живительную прану горных вершин. Муза моя затихла, мы посмотрели всё. Она почти ничего и не разъясняла. Она воспринимала и жила этим.

М.К. Чюрлёнис. РАЙГАРДАС. Триптих. 1907 – 1908

Было ясно, ясно без всяких подчёркиваний, что наряду с чуткостью и неторопливой вдумчивостью в качестве ключа к творчеству её брата надо взять и понятие космичности. Да, её родной брат, живя в прекрасной, небольшой Литве, любя всем сердцем этот свой родной край и его людей, реально ощущал себя гражданином Вселенной. Где бы он ни был — у Янтарного моря, в звенящем литовском лесу, у быстрой Ратничеле, над его головой было всегда небо — бескрайние, бесконечные пространства великого Космоса, а ноги его ходили по планете — движущемуся, вращающемуся, плывущему в неведомом пространстве космическому телу — Земле — вместе с нашей звездой, Солнцем.

Но Космос Микалоюса Константинаса прекрасен, зовущ, благостен. В нём нет ничего от ныне бытующих фантазий о безобразных, жестоких и бездушных пространственных образованиях, монстрах и ужасных «космических войнах». Его «сонаты» Солнца, Весны, Звёзд, циклы «Сотворение мира», «Знаки зодиака» — тому свидетельство. Поэтому рядом с космичностью нельзя забыть главнейшую категорию искусства — категорию Прекрасного, когда будем искать ключи к его пониманию.

А затем я беседовал с Валерией Чюрлёните-Каружене в её рабочем кабинете. Спрашивал, верно ли экскурсоводы, этакие самоуверенные девушки, объясняют картины её брата. Так, к примеру, я не согласен с толкованием, что тёмный великий Король в картине «Rex» означает, что зла и тьмы на свете больше, чем Света и Добра. Она сказала, что я прав, что именно и её мнение, и брата, что это то непознанное, невидимое, что есть и что предстоит осознать в будущем. Рассказывала, что брат был глубоко образован в философии, очень любил древнегреческую, индийскую мудрость, изучал теософию, европейских философов XIX века и многое другое. И ещё нельзя забывать весь пласт народных верований, народной мудрости литовцев, этих потомков давно отделившихся ветвей великого индийского народа. Ведь в их языке 70 % корней слов — санскритские. Древнее благочестие, древняя нравственность, древнее уважение ко всему живому. И ведь в литовском народе и поныне живут дайны — народные песни-четверостишия, нежно и ненавязчиво поучающие о правильной жизни, о жизни перед ликом великой Истины. Жил этим Микалоюс Чюрлёнис, в крови у него был этот ритм чистого отношения, чистых мыслей, чувств, бескорыстия. Его образы добрых Королев и Королей, Замков мечты, Мостов через бездну, Врат в новое, Птицы вещающей, Янтарного моря, Жертвенника чистой жертвы — всё из народных сказок, представлений, миросозерцания. Поэтому, не сомневаясь, к четырём прежним «ключам» надо добавить и народность и философичность.

Но его искусство не иллюстрация к философии, а попытка передать своё осознание живого и вечно развивающегося Мира. Музыка живёт в движении и во времени, изобразительное искусство — одним застывшим на секунду мгновением, но в пространстве. Объединив эти два начала, Мастер пытается дать объёмно картину Мира, где мы живём. В этом стремлении он был первым. До него никто так не мог работать. И пока другого такого, продолжающего, как он, не видно. Были более или менее удачные попытки следовать его примеру, но тех истинных высот синтеза музыки и элемента изобразительного они не достигали.

Я возвращал мою мудрую собеседницу к своему вопросу, почему же она, столь авторитетный знаток творчества Микалоюса Чюрлёниса, не воспрепятствует ложным толкованиям. Но она на это тихо и спокойно отвечала, что, по мнению и её, и брата, каждый имеет право на свои суждения, ведь с каких-то точек зрения и они правы, поэтому она им никаких замечаний не делает. Но когда она ведёт экскурсию, то говорит именно то, в чём сама убеждена. Чуткость, уважительное отношение ко всему, непротивление злу насилием, но проведение рядом более длинной, более прекрасной линии. А кто способен услышать, кто углубится, тот сделает сам верный вывод. Как в триптихе «Путешествие королевны» — младенец, одуванчик и птица. Птица великая и сильная, но не задела одуванчика, ребёнок невредим, вся природа Матери-Земли и Великого Неба требует именно такого отношения. И тогда Королевна — воплощение высокого развития сознания — сияет восходящим Солнцем и вещая Птица у ног её верно служит.

Беседа с Валерией Чюр­лёните-Каружене завершилась. На всю жизнь остались у меня в руках, вернее — в душе, ключи к тому, как подходить к творениям её великого брата. Словами не высказать, голосом безмолвия лишь выразить.

О музыке Чюрлёниса мы с сестрой его не говорили. Величайшая роль музыки в его искусстве была понятна сама собой. И он, как профессиональный композитор и самый яркий выразитель души своего народа в музыке, был признан всеми, сомнений в этом не было. Его музыкальные сочинения — симфонические поэмы «Лес», «Море», Струнный квартет, фортепианные прелюдии — классика мировой музыкальной культуры.

Но не всё, как оказывается, так просто. И к его музыке, хотя она полностью прекрасно вписывается в стиль европейской музыки неоромантизма, надо подходить с такой же подготовкой, как к его живописи. Был в моей лекторской практике один предосадный случай. Однажды меня пригласили в Барнаульское музыкальное училище рассказать об этом композиторе и художнике учащимся второго курса, музыкантам-исполнителям. Лекция прошла, как мне казалось, вполне удачно. Учащиеся слушали с интересом. В затемнённом классе на экране я показывал слайды с картин Чюрлёниса, рассказывал об особенностях его творчества. В завершение хотелось, чтобы прозвучали и его музыкальные произведения, и я поставил для воспроизведения его фортепианные прелюдии. Слушали молча. Но я заметил, что лицо молодого преподавателя этого класса очень уж неестественно напряжено. Когда музыка затихла, я простился с учащимися и вышел. Но не успел сделать и двух шагов, как за дверью услышал почти истеричный крик того молодого учителя: «Чюрлёнис не понимал возможностей ро­яля! Не знал, что он может выдать! Я вам сейчас покажу!» И тут из пианино, стоявшего в том классе, повалил такой грохот, такие обвалы звуков, такие громыхания высоких и низких аккордов, как если бы кто-то, не разуваясь, вскочил ногами на клавиатуру и бегал по ней взад и вперёд.

Мне стало очень грустно. Педагог, этот горе-преподаватель, молодой музыкант, ничего не понял. Не только не понял Чюрлёниса, но и явно не понимал истории музыки, её стилей и музыки вообще от слова Муза. Для него за бортом, непонятым и невоспринятым осталось всё то тонкое, чудесное, глубокое и драгоценное, что несли прелюдии этого композитора. Для него оказалось недоступно понимание души народа литовского, а может быть, души вообще. Для него закрыт весь мир культурной жизни древнего племени балтов, их ясное янтарное море, белые дюны, небесные облачные выси, холмы и озёра, тихие, добрые, задушевные песни, ясные, сердечные, ненавязчивые ритмы мудрых дайн, всё то, в чём живёт душа человеческая, душа народа, где и грусть и надежда, любовь и вера. Сокровище народа, чудо его духа — ему недоступно!

И что тут было делать? Я подумал: а как бы отреагировал сам гениальный Чюрлёнис, окажись он рядом со мной в эту минуту? Наверняка отвернулся бы и ушёл, как он поступал в случаях его непонимания, сказав, что духовно глухому и слепому никогда не понять никакого искусства.

Всё-таки приходится делать вывод — чтобы было понятно его изобразительное творчество, надо приложить усилия, вжиться, воспринять и его музыкальные произведения, его музыкальные образы, мысли. В них кроется «ключ», может быть самый главный, к Вратам его Мира, его видения Сущего. Чтобы воспринять так, как мог он сам.

Действительно, он апеллировал к воспринимающим высшими центрами сознания, а от желающих объяснить всё низшими, упрощёнными, примитивными способами — отворачивался.

Я не хочу здесь пытаться объяснить его картины, каждый сам должен это сделать, как велел Мастер. Хочу лишь порадоваться красоте воспринимаемой им Жизни. Их свету, их необъятной пространственности, безбрежному полёту в сияющие дали, их высоте, высоте высшей Мечты, их оптимизму, их уверенности в силе и победе Добра, утверждению мудрости Мироздания...

Нельзя не отметить поразительный факт, что этот творец хотя только один год учился в школе искусств и, по бытующим мнениям, не обладал профессиональным образованием, тем не менее был в своей художественной практике профессионалом в высшем значении этого слова. Это можно объяснить только наличием крупнейшего таланта. Он прекрасно рисовал, его образы полны смысла и жизненной силы, его символы глубокие и запоминающиеся, его цвет всегда гармоничен и соответствует всем правилам цветоведения, его композиции динамичны и вместе с тем уравновешенны. Он никогда не пытался дать натурную иллюзию видимого глазами внешнего мира. Он умел держать плоскостность изображения элементов живописи как музыкальный пласт звучного узора, переплетающегося ритмом, тоном, цветом. Он никогда не стремился к внешнему эффекту в своих произведениях. У него всё сдержанно, всё в рамках подлинного чувства и содержания, всё подчинено необходимому музыкальному и живописному ритму и размеру, силе звучания.

Его живописная техника одновременно очень проста и сложна. О его картинах можно сказать то, что говорят о всех гениальных творениях, — минимум формы, максимум содержания. Максимум Чувства, максимум Мысли, максимум Идеи, максимум Духа, максимум Голоса Безмолвия, ради чего, собственно, и существует искусство.

Конечно же, совершенно понятно, что в своих идеях, в столь требовательном отношении ко всему создаваемому, в своих нравственных постулатах Микалоюс Константинас Чюрлёнис не одинок. И при жизни были у него единомышленники, есть и теперь. Такие герои Человеческого Духа были и есть в каждом народе и в каждой эпохе, иногда целой плеядой. Но верно наблюдение, что чем выше, тем не только шире, но и разнообразнее, самобытнее сознание творцов. И поэтому в таком своём выявлении Чюрлёнис нов, своеобразен и неповторим.

Рассказать о статье друзьям:

Работа СибРО ведётся на благотворительные пожертвования. Пожалуйста, поддержите нас любым вкладом: