|
Радость есть здоровье духа. Мир Огненный, ч. 1, 298 |
 Учение Живой Этики
|
 Сибирское Рериховское Общество
|
 Музей Рериха Новосибирск
|
 Музей Рериха Верх-Уймон
|
 Сайт Б.Н.Абрамова
|
 Сайт Н.Д.Спириной
|
 ИЦ Россазия "Восход"
|
 Книжный магазин
|
 Город мастеров
|
 Наследие Алтая
|
|
|
Часть II
Ещё в 1934 году Елена Ивановна Рерих писала о старшем сыне американским сотрудникам: «Истинный сподвижник своего отца, доверяйте его знанию и силе. Он — прирождённый вождь и явит спасение и мощь там, где указано. Пришло время осознать силы, явленные Вл[адыкой], ценить их и всячески охранять этих представителей»1. Нам остаётся только в меру нашего понимания представить, насколько возросла мощь Ю.Н. Рериха ко времени его возвращения на Родину.
В августе 1957 года Юрий Николаевич Рерих приезжает в Советский Союз. Начинается московский период его жизни и научной деятельности. Это было время, когда имя Николая Константиновича Рериха оставалось под негласным запретом. Годом-двумя раньше из ссылки вернулись имевшие контакт с Рерихами прибалты, отбывавшие срок за свои убеждения. О великих философских идеях, которые принесла человечеству семья Рерихов, на Родине знали немногие и говорить об этом открыто не могли. Мы помним, как Наталия Дмитриевна Спирина, приехавшая
в Советский Союз в 1959 году, рассказывала: «...я не надеялась дожить до такого момента, когда открыто будет обсуждаться этот кладезь духовной мудрости, который доселе изучался индивидуально, без всякой огласки»2.
Широко известны слова Павла Фёдоровича Беликова, сказавшего о Юрии Николаевиче: «Как и Гэсэр, он был по складу своего характера воин. Внешний вид кабинетного учёного был лишь доспехом этого воина»3. Кто же другой, как не этот воин, мог выполнить труднейшую миссию — передать Родине знания, накопленные великой семьёй. Но Ю.Н. Рериху предстояло не только вернуть художественное и научно-философское наследие своих родителей. Блестящий энциклопедист, владеющий обширными познаниями во многих областях науки, учёный, обладающий даром научного синтеза, — таким его знал внешний мир, и именно «вид кабинетного учёного» должен был помочь Юрию Николаевичу в решении главной задачи — дать импульс новому сознанию соотечественников. Роль Ю.Н. Рериха в формировании нового, подлинно научного мировоззрения огромна и пока ещё в полной мере в нашей стране не осознана.
Не касаясь времени правления Никиты Сергеевича Хрущёва и всех диаметрально противоположных мнений о нём (всестороннюю оценку его деятельности предстоит дать будущим учёным-аналитикам), скажем о том, что мы навсегда сохраним благодарность этому руководителю нашего государства за «хрущёвскую оттепель», позволившую вернуться из Харбина на Родину нашим учителям — Б.Н. Абрамову и Н.Д. Спириной, за его роль в возвращении Ю.Н. Рериха в Советский Союз, за тёплое отношение к нему и поддержку впоследствии.
Мы уже многое знаем о деятельности Юрия Николаевича в московский период его жизни, знаем о том, что он привёз на Родину всю принадлежавшую ему часть коллекции и передал в музеи 418 картин Н.К. Рериха с условием постоянного их экспонирования. Знаем об ошеломляющем успехе первых выставок картин Николая Константиновича, после которых подобно факелу вспыхнул массовый интерес к творчеству великого мастера. Знаем, что именно Юрий Николаевич Рерих фактически инициировал рериховское движение в России.
В первой части нашей статьи мы коснулись вопроса о том, что своими научными трудами он расчищал путь к основам подлинного Учения Будды, расчищал путь науке будущего. Сейчас остановимся на том, какой ценой ему приходилось этого добиваться. Расскажем о его московской голгофе.
Вскоре после его приезда в СССР в Институте востоковедения Академии наук благодаря Н.С. Хрущёву был специально организован сектор философии и истории религий Индии, который и возглавил Ю.Н. Рерих. Молодые аспиранты обожали своего руководителя, но со стороны руководства института к нему было совершенно другое отношение.
С большим трудом Юрию Николаевичу удалось возобновить издание серии «Библиотека Буддика», которое прервалось в 1930-е годы, когда была разгромлена старая школа востоковедения. В этой серии вышла «Дхаммапада» — сборник изречений Будды, часть буддийского канона. Ответственным редактором был Ю.Н. Рерих. События, связанные с этим изданием, по единодушному убеждению очевидцев, роковым образом сказались на безвременном уходе Юрия Николаевича Рериха.
Маргарита Иосифовна Воробьёва-Десятовская, доктор исторических наук из Санкт-Петербурга, рассказывала нам: «Президиум Академии наук страшно возмутился, что это пропаганда религии, пропаганда буддизма. Юрия Николаевича вызвал заместитель директора института и устроил ему разгон — кричал на него и топал ногами, — дескать, что он себе вообще здесь позволяет? Это не Запад, это Советский Союз, и у нас всё другое, и идеология другая.
А потом ему устроили большую проработку на заседании Президиума. Один из академиков тоже выступил очень резко, говорил, что Институт востоковедения допустил совершенно аморальную и антисоветскую вещь, издав такую книжку, а учёный, вернувшись с Запада, позволил себе поддержать эту инициативу и быть редактором этой книги. Они Юрия Николаевича считали западным учёным!»4
Рассказ Андрея Николаевича Зелинского (директора Центра ноосферной защиты им. академика Н.Д. Зелинского, Москва) дополняет картину этих событий: «В то время выпустить сборник изречений Будды — своего рода Евангелие буддизма на русском языке — это можно приравнять к взрыву бомбы. У нас вообще такой литературы не выходило. И вот с очень большими трудностями в начале 1960 года Институт востоковедения выпускает "Дхаммападу". Не успели её выпустить, как тираж задержали в типографии, потом на складе, а потом Юрия Николаевича вызвали в дирекцию, устроили совещание о недопустимости этого издания. Юрий Николаевич был совершенно ошарашен, он вообще к такому стилю общения не привык. И он тогда сделал то, что всех страшно удивило, — он встал и говорит: "В таком случае я подаю в отставку". Эта форма была для нас непривычной, и у него никакой отставки не приняли, и он, конечно, остался в институте. Но это на него произвело очень тягостное впечатление и, без сомнения, ускорило его смерть»5.
В докладе, прозвучавшем в Новосибирске на конференции, посвящённой 90-летию со дня рождения Ю.Н. Рериха, Кира Алексеевна Молчанова приводит сказанные ей слова самого Юрия Николаевича: «"Дхаммапада" напечатана в типографии, но меня продолжают пытать, зачем издавать буддийские религиозные книги. Не успею на одном совещании объяснить, доказать, приглашают на другое. И там всё то же самое. Но как же понимать другие народы, дружить, если не знать их культуру?»6
В любых условиях Юрий Николаевич оставался верен своим убеждениям, он никогда не шёл на компромисс. Очирын Намсрайжав, известная монгольская деятельница международного женского движения, познакомившаяся с Юрием Николаевичем Рерихом во время его приезда в Монголию на конгресс монголоведов, в своих воспоминаниях приводит следующий факт. В 1960 году она встретилась с Юрием Николаевичем в Москве, и он сказал: «Сейчас идёт сбор подписей против Ринчена, но я не подписал. Ко мне приходили...»7 Поясним, что в сегодняшней Монголии академик Ринчен признан учёным с мировым именем, крупнейшим прозаиком и поэтом, одним из основоположников современной монгольской литературы. А тогда травля учёного началась после того, как он негативно отозвался о вышедшей книге «История Монголии». Нетрудно догадаться, какова была реакция руководства института на такой отказ Юрия Николаевича, ведь этим он фактически посягнул на идеологию, которой должны были следовать все граждане страны.
Академик Монгольской академии наук Шагдарын Бира, называющий Юрия Николаевича своим Гуру, рассказывал, что, будучи в Монголии, Юрий Николаевич несколько раз посетил Гандан — единственный уцелевший и функционирующий монастырь в Улан-Баторе. «Он встречался с бывшими ламами, которых выпустили из тюрем... Юрий Николаевич говорил о необходимости использовать возможность развития тибетологии и монголоведения... с привлечением бывших лам, профессоров. Почему бы их не пригласить в Учёный комитет или в университет, пусть они занимаются сами и обучают молодых людей»8. Вряд ли эта позиция учёного вызвала одобрение со стороны руководства Института востоковедения.
«Он верил в будущее Монголии, породившей Чингисхана, которого учитель любил называть "Монгольским Прометеем"»9, — говорил Шагдарын Бира.
Александр Моисеевич Пятигорский, знаток санскрита и тибетского языка, переводчик древних индусских и буддийских священных текстов, впоследствии профессор Лондонского университета, был одним из учеников Юрия Николаевича в те далёкие 1950-е годы. Как вспоминал А.М. Пятигорский, Юрий Николаевич «нас удивил с самого начала. (...) Говорят, он был человеком из другого мира. Ничего подобного. Я думаю, что в любом мире, и у нас, и на Западе — в равной мере — Юрий Николаевич был человеком особым. И эта особость его проявилась с первого момента. Особость его исключительной, я бы сказал, буддийской личности»10.
Александр Моисеевич описывает реакцию Юрия Николаевича на бурное негодование его учеников, видевших, от каких чиновников зависит осуществление научных планов их любимого учителя: «Юрий Николаевич мягко-мягко пожал плечами и сказал: "Но вы ведь прекрасно помните буддийские тексты. Этот человек — такой же поток сознания, с такой же кармической отягощённостью, каковыми являетесь вы"»11.
Положение Юрия Николаевича в институте становилось всё хуже, начались нападки на его научную линию, «и назревал новый скандал в дирекции и парторганизации. Мы опять атаковали Юрия Николаевича в его кабинете и спросили: "Что делать?" (...) И я помню, он сказал: "Что делать? По-моему, всё в порядке. Учить тибетский". — "Как учить тибетский, когда такое происходит?!" — "А какое имеет отношение ваше решение учить тибетский к тому, что происходит? Ведь этим вы себя немедленно ставите в зависимость от того, что происходит". (...) А потом он ещё раз улыбнулся и, взглянув на меня, — я ему всё время жаловался, что мне плохо даётся санскрит, — мягко добавил: "И санскрит". А потом уже на выдохе: "И пали". Мы думаем: "Ну, это уже совсем чистая утопия..."»12
«Юрий Николаевич объяснял нам, что надо вести себя таким образом, чтобы не возбуждать вихри в других сознаниях, чтобы не возбуждать враждебности, ненависти. Потому что это не храбрость, а неразумие. А мы, уже тогда очень склонные к диссидентству, считали это высшей доблестью...
Его нельзя было не послушаться, потому что любая его рекомендация действовала именно на ваше сознание и действовала изнутри так, что вам казалось, что это уже работа вашего сознания, а не того, кто этому сознанию помогал развиваться»13.
Ученики Ю.Н. Рериха и другие люди, кому довелось общаться с ним, оставили бесценные свидетельства этих контактов, в большинстве они опубликованы. Часть непубликовавшихся материалов из архивов Сибирского Рериховского Общества предлагается вашему вниманию.
По свидетельству Людмилы Степановны Митусовой, Юрий Николаевич Рерих очень тепло относился к Маргарите Иосифовне Воробьёвой-Десятовской, ставшей впоследствии крупным востоковедом: «Во всём доверял ей, и об этом доверии знал Святослав Николаевич. После ухода Юрия он возложил исключительно на неё разбор кабинета брата».
Из беседы с М.И. Воробьёвой-Десятовской: «Весь научный материал из кабинета Юрия Николаевича в его квартире был доставлен в кабинет Рериха в Институт востоковедения, этот кабинет поначалу занимал довольно большой зал, где были вывешены и танки. Сейчас это маленькое помещение. Но самые ценные издания были оставлены на квартире, в кабинете Юрия Николаевича. Очень много ценного оставалось там, много словарей, которых в то время даже в библиотеках Советского Союза не было.
Юрий Николаевич очень походил на отца, правда, был ниже ростом, но такой же широкоплечий, а его скуластое лицо монгольского типа было очень похоже на лицо Николая Константиновича. Был даже такой случай. Будучи в Ленинграде, Юрий Николаевич пришёл рано утром в здание школы, где когда-то работал Николай Константинович, — там до сих пор сохранилось Общество художников. И когда он шёл по коридору, кто-то из художников оказался там тоже рано, увидел его издали и был так перепуган, что закричал: "Рерих!" — настолько Юрий Николаевич был похож на Николая Константиновича».
Вспомним, как в беседе с А.А. Аренд Юрий Николаевич сказал: «Когда я бывал в Монголии, за мной всегда ходили по пятам люди, спрашивая: "Ты наш? Кто ты?", и когда я говорил, что я русский, не верили мне».
«Он вообще был необыкновенный человек, — продолжала Маргарита Иосифовна. — В то время у нас таких не было — невероятно скромный, даже иногда застенчивый. По своей интеллигентности, выдержанности, мягкости, с которой он обращался с людьми, Юрий Николаевич был человеком совершенно не нашим — из другого, иного мира. Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос или резко о ком-то отзывался. Если его не устраивала чья-то работа, которую ему приносили на рецензию, то замечания он делал в самой мягкой форме, никого никогда
не обижал. И работать под его руководством было просто одно удовольствие, настолько он был знающим, очень знающим человеком с огромной эрудицией и феноменальной памятью.
К Юрию Николаевичу обращались очень многие — масса людей сразу бросилась к нему со своими работами, все хотели получить советы, просили его быть редактором их книг, если, конечно, это подходило по тематике. У него на столе пачками лежали чужие работы, на которые он писал отзывы. Он никому не отказывал.
Многое из нашей жизни было ему непонятно, он задавал много вопросов, на которые тогда трудно было ответить.
У Юрия Николаевича был набран сектор из молодёжи, большинство ещё не знало ни тибетского, ни санскрита. Это были или лаборанты, или младшие научные сотрудники. И материальное положение было
у многих неважное. Он со всеми занимался, приглашал к себе домой, старался помочь — накормить, как-то поддержать. Он понимал, что всё у нас пока несытно и материально трудно, и сектор его буквально боготворил.
У нас в Петербурге сейчас есть буддийский храм, в то время там было какое-то учреждение. И Юрий Николаевич поставил вопрос о передаче этого храма Академии наук.
Когда в Бурятии велась кампания против буддизма и закрыли все монастыри, то все ксилографии свалили в товарные вагоны и привезли в Петербург. Большинство из них попало в Казанский собор, там был музей истории религии и атеизма. Эти материалы лежали где-то в подвалах, потом работникам музея надоело это всё хранить, и большинство материалов забрал наш институт. Так у нас оказалась огромная коллекция из Бурятии. Вот оттуда у нас и танки, и многие ксилографии.
И когда Юрий Николаевич всё это увидел, то он думал использовать буддийский храм именно под хранилище — сделать из него музей и хорошую библиотеку тибетских рукописей. И такое решение состоялось — храм действительно передали Академии наук. Надо было делать ремонт, менять кровлю, которая сильно протекала, и много других работ требовалось. На это нужны были средства, мы составляли планы, но в 1961 году умер директор нашего института академик И.А. Орбели, который был очень заинтересован в этом храме. И через какое-то время институт, у которого не было своих средств на восстановительные работы, отказался от этого строения.
После смерти Юрия Николаевича мы туда ездили со Святославом Николаевичем — его интересовал витраж, сделанный Николаем Константиновичем, Святослав Николаевич фотографировал этот витраж.
Юрию Николаевичу было сложно, очень сложно во многих отношениях. Например, была дама, которая жила в том же доме, где и он, и регулярно посещала его квартиру, якобы она была с ним в большой дружбе. Приходила и спрашивала: "А какие письма вы получили?" Юрий Николаевич понимал, что это неспроста, не просто по-соседски. Наверное, он давал ей не всё, но что-то ей давалось, за чем-то она могла проследить. Как-то, когда я там была, за чайным столиком, когда нас всех угощали чаем, она завела такую "душеспасительную" беседу: дескать, приехали бы вы сюда в 1937-м году, так вас бы в живых не было, ваше счастье, что вы не приехали, потому что очень много среди учёных было неблагонадёжных людей».
В завершение разговора Маргарита Иосифовна сказала: «Я понимаю, что тогда я чего-то даже не осознавала. Сейчас, со временем, после того как прошло много лет, уже начинаю понимать, что, действительно, спустилась какая-то небесная сила в наш муравейник, который у нас был... К сожалению, так мало Юрий Николаевич был с нами»14.
Из интервью с Андреем Николаевичем Зелинским: «Мы познакомились c Юрием Николаевичем в мае 1958 года на заседании Московского клуба туристов, где он читал доклад, и потом виделись с ним сравнительно часто в течение двух лет. К сожалению, в первый год его жизни здесь нас судьба не свела. Когда мы с ним встретились, он уже год прожил в Москве. Юрий Николаевич оставлял впечатление совершенно здорового цветущего человека. У него был потрясающий цвет лица, было такое ощущение, что он только что спустился с Гималаев. Ощущалось колоссальное излучение жизненной энергии! И конечно, его очень высокое духовное излучение тоже невозможно было не почувствовать.
Он много говорил мне о своих впечатлениях, связанных с Советским Союзом, куда он давно стремился попасть и попал только благодаря Хрущёву, давшему своё добро. Отношение к нему в институте, я считаю, было глубоко возмутительным. Приехал человек такого масштаба, а ему два года тянули с присвоением доктора наук! Вы представляете? Юрию Николаевичу Рериху, учёному мирового масштаба, два года спустя не звание академика присваивают, а торжественно вручают диплом доктора наук! — просто смешно. Был такой период, когда в Институте востоковедения он занимался с учениками в проходной комнате под лестницей, это помнят многие. Потом ему дали кабинет.
И квартира, которую ему выделили, была небольшая для его колоссальной библиотеки и огромного количества картин. Он спал в маленькой комнатке на раскладушке. Правда, всё это не имело значения во время наших встреч с ним. Когда я сидел у него в кабинете и мы с ним разговаривали, то все эти мелочи жизни таяли как туман, и в памяти оставались его интеллект, его сердечность, его глубочайшие познания... Потом мы обычно пили чай в другой комнатке, и когда я ехал обратно, впечатление было такое, что земное притяжение в значительной степени стало меньше, ощущение, будто у меня крылья выросли. Видимо, он мог очень много энергии своей передать.
Юрий Николаевич, с одной стороны, конечно, был глубоко счастлив, что вернулся на Родину, — он этого не скрывал. Но одновременно он был очень разочарован, особенно в последний год. Разочарован не страной, не людьми, а приёмом тех властей, с которыми он должен был иметь дело каждый день. Он же не мог всё время писать в правительство, звонить Хрущёву, жаловаться или что-то просить. Он словно стоял перед какой-то стеной. И часто он говорил мне: "Андрей Николаевич (несмотря на мой молодой возраст, он называл меня по имени и отчеству), скажите, а почему мне так трудно всё? Почему так сложно и я часто ничего не понимаю? Почему я не могу осуществить то, что хочу?"
У него же были колоссальные задачи и огромный научный задел! Возьмём хотя бы его труд "История Средней Азии". Он не мог найти людей, которые бы при его жизни помогли ему закончить эту работу, т.е. сделать считку, вёрстку и всё, что необходимо для макета книги... После его ухода из жизни, когда я заговорил в Институте востоковедения, что имеется такая рукопись, то реакция так называемых специалистов была следующая: "Эта работа совершенно устарела. И зачем её вообще печатать?"
С того времени прошло больше сорока лет, но и сейчас, когда эту рукопись Международный Центр Рерихов предложил петербургскому Институту востоковедения и попросил, чтобы они помогли отредактировать и прокомментировать эту работу, знаете, что сказали так называемые корифеи?! Не буду называть их имён, но вердикт был такой же: "Это совершенно всё устарело". А что, собственно, может устареть в истории? Может, Александр Македонский устарел? Или, может быть, Александр Невский?
Эти учёные, по-видимому, считают, что они живут в совершенно новой эпохе и им это не нужно. Что им до понимания истории, как её понимали наши великие историки и предшественники, чей взгляд на кочевников, на степь, на культуры, которые когда-то предшествовали Руси, был и остался им абсолютно чужд — как 40 лет тому назад, так и сейчас. И поэтому многие от Юрия Николаевича отворачивались, когда он приехал, потому что он для них был чужой. Как бы чуждый элемент с совершенно другим мировоззрением. Ведь у каждого историка культуры есть своё мировоззрение.
Юрий Николаевич был близок к знаменитой русской школе евразийцев, основателями которой
в 1920-е годы были три столпа: князь Николай Сергеевич Трубецкой; Пётр Николаевич Савицкий — экономист и географ, блистательный идеолог-евразиец, который знал и высоко ценил Юрия Николаевича; и сын Владимира Ивановича Вернадского, Георгий Владимирович, который тоже знал Рериха. В основе направления, которого придерживались эти учёные, лежала простая мысль о том, что Россия с её культурой, с её традициями в историко-философском смысле является совершенно самостоятельным, огромным культурно-историческим миром, особым пространством.
Как-то в разгар лета 1959 года Юрий Николаевич пригласил меня поехать по маршруту Переяславль-Залесский — Троице-Сергиева Лавра. Мы поехали с ним вдвоём. Знаете, что мне запомнилось? Он был очень грустный. Может быть, он уже понимал, что не сможет осуществить очень многое из своих научных и культурных замыслов... Мы доехали до Переяславля-Залесского — родины Александра Невского, были в храме, где его крестили. Этот храм тогда был в полном развале, там был какой-то склад. Он с грустью осмотрел его, потом мы поднялись по стенам монастыря, который выходит к Плещееву озеру, смотрели на пологий склон с редкими деревьями, дальше дома крестьянские, за склоном озеро. Я тогда взял с собой кинокамеру и снял его в тот момент, когда он сосредоточенно стоял и смотрел на фоне арки в крепостной башне монастыря.
Он стоит в профиль и смотрит на озеро. Необычный какой-то снимок получился — условный, немножко не в фокусе, но зато очень выразительный.
Возвращаясь из Переяславля, мы заехали в Лавру, были у раки Преподобного Сергия, поклонились его мощам. Мы с ним были вдвоём, это очень запомнилось.
Как-то он был у нас дома в декабре 1959 года, и моя мама, человек очень наблюдательный, художник, спросила его: "Юрий Николаевич, что это вы плоховато выглядите?"
У него уже цвет лица к тому времени изменился, стал такой, знаете, устойчиво-серый. Он менялся буквально на глазах...
Последний раз Юрий Николаевич был у нас на Пасху 1960 года, дней за 10 до приезда брата, значит — за 20 дней до смерти. Он приехал, поздравил нас, мы похристосовались. Во время разговора моя мама спросила: "Юрий Николаевич, приезжает Ваш брат с женой, они у Вас остановятся?" Юрий Николаевич ответил: "Девика Рани к таким хоромам, как у нас, не привыкла. Она у нас никогда не остановится". Вот такой был грустный юмор. В общем, мы посидели хорошо, но в воздухе уже висело что-то очень тяжёлое. И когда я стал ему показывать некоторые вещи, стараясь его как-то оживить, заинтересовать, Юрий Николаевич смотрел совершенно безучастным, потухшим взглядом, и видно было, что он думает о чём-то своём.
Последний раз я его видел 11 мая на открытии выставки С.Н. Рериха в Музее изобразительных искусств им. Пушкина на Волхонке. Я попросил знакомых из Красногорского архива организовать съёмку, мне хотелось, чтобы что-то сохранилось на память, ведь получить что-то от официальной съёмки невозможно, не допросишься. Портрет, который теперь широко известен, это увеличенный кинокадр 35-миллиметровой плёнки, он был сделан по моей просьбе.
Многие люди побаивались с ним входить в контакт. Даже когда я принял участие в его похоронах, на меня смотрели как-то странно: почему этот молодой человек (а тогда мне было 26 – 27 лет) так активно участвует? Видимо, у него какое-то разрешение, может быть, он связан с органами? Юрия Николаевича кремировали по желанию его брата, Святослава Николаевича. И когда надо было получать его прах, знаете, кто поехал? Странное сочетание двух людей: сын знаменитого героя Гражданской войны Григория Котовского и ваш покорный слуга — мы вдвоём ездили за прахом Юрия Николаевича в Донской крематорий. Это был очень тяжёлый для нас день. Мы отвезли урну Ираиде Михайловне, и она долго стояла в квартире, до тех пор, пока не был поставлен памятник на Новодевичьем кладбище по проекту Святослава Николаевича, где она и была захоронена.
Юрий Николаевич ко мне очень хорошо относился. Мы встречались раз в месяц-полтора. Ведь это было очень много при его занятости. Знаете, что запоминается? Запоминается то, что очень трудно передать в словах. Энергия личности, её духовный заряд и колоссальная нравственная высота. Она каким-то образом передаётся другому человеку, если тот способен воспринять. Это остаётся как некий аккумулятор на многие годы, который продолжает действовать и работать как бы уже в памяти, в сознании, в сердце. Он был человек, которого невозможно забыть»15.
Приведём пронзительное высказывание Гунты Рихардовны Рудзите: «...несмотря на радость возвращения на Родину и выполнение заветов родителей, в жизни Юрия Николаевича вряд ли найдём период более тяжёлый, чем эти внезапно оборвавшиеся три года в Москве. Кажется, лучше всего говорит об этом картина Святослава Николаевича "Пиета" (1961), посвящённая брату и предоставленная нам вместо портрета Юрия Николаевича, который все горячо требовали. Мать держит на руках сына-мученика, снятого с креста, убитого теми людьми, которым он отдал всё — знания, работу, жизнь. Изменились ли мы? Или всё ещё готовы встать против каждого, кто нам чужд, непонятен? Но без надежды жить нельзя: беспросветный тёмно-синий фон боли в картине пересекается розовым лучом надежды... Разве, чтобы понять, оценить, нужен нам был такой удар? "Они умеют почитать только мёртвых", — когда-то горько отметил Николай Константинович. (...)
Весной 1960 г. Юрий Николаевич мечтал об отдыхе в степях родной Монголии. Предполагал переехать работать в Бурятию, в Улан-Удэ. Не успел, ушёл в другой мир, устрашающе внезапно. А может быть, он и знал, и чувствовал. За неделю до ухода, во время трапезы с ближайшими друзьями он усадил моего отца на своё место и просил всех работать вместе, поддерживая друг друга. Он ушёл более одиноким, чем когда-либо».
«Трудно было ему здесь, но он успокаивал нас: "Не трудно ли вам? Крепитесь, крепитесь, крепитесь!"»16
Юрий Николаевич Рерих ушёл из жизни 21 мая 1960 года.
«Его ранний уход — незаменимая утрата, с ним ушли не только его светлая личность, но и те замечательные знания, которые он обрёл в контактах с выдающимися учёными Востока, бывшими тогда ещё в живых, знания, которые он полностью так и не успел передать своим сотрудникам»17 (С.Н. Рерих).
Закончим отрывком из стихотворения Н.Д. Спириной по картине Н.К. Рериха «Указ Учителя»:
...Указ неся перед собой,
Как держат факел ночью тёмной,
Как знамя, выступая в бой,
Несут рукою непреклонной.
Не дрогнув и не сбавив шаг,
Пойдёшь исполнить то, что надо.
Отступит пред тобою враг
И рухнет каждая преграда —
Лишь потому, что ты хранишь,
Как талисман, указ священный,
Который с горней Вышины
Тебе послал Благословенный!18
* Окончание. Начало в № 8, 2012.
1 Рерих Е.И. Письма. Т. 2. М., 2000. С. 57.
2 Спирина Н.Д. Полное собрание трудов. Т. 1. Новосибирск, 2007. С. 128 – 129.
3 Непрерывное восхождение. Т. 1. М., 2001. С. 487.
4 Из интервью М.И. Воробьёвой-Десятовской. 2002 г. Архив СибРО.
5 Из интервью А.Н. Зелинского. 2002 г. Архив СибРО.
6 Воспоминания о Ю.Н. Рерихе. Новосибирск, 1994. С. 15.
7 Вестник Ариаварты. 2005, № 1 – 2. С. 46.
8 Вестник Ариаварты. 2002, № 1. С. 28.
9 Там же. С. 25.
10 Международная научно-практическая конференция «Рериховское наследие»: Т. 2: Новая Россия на пути к единству человечества. СПб., 2005. С. 105.
11 Там же. С. 25.
12 Там же. С. 106 – 107.
13 Там же. С. 109 – 111.
14 Из интервью М.И. Воробьёвой-Десятовской. 2002 г. Архив СибРО.
15 Из интервью А.Н. Зелинского. 2002 г. Архив СибРО.
16 Ю.Н. Рерих: Материалы юбилейной конференции. М., 1994. С. 21, 26, 24.
17 Воспоминания о Ю.Н. Рерихе. М., 2002. С. 8.
18 Спирина Н.Д. Полное собрание трудов. Т. 3. Новосибирск, 2009. С. 234.
