Б.В. РОБИНСОН, доктор экономических наук

Борис Владимирович, поделитесь своими воспоминаниями о Наталии Дмитриевне Спириной.

Величие деятельности Наталии Дмитриевны поражает воображение. Я думаю, что эта деятельность имеет всемирный характер и достойна Нобелевской премии. Именно, если рассматривать и харбинский этап жизни, когда она сохранила любовь к России, и, бесспорно, деятельность по укреплению мира именем Рериха — всё это заслуживает, на мой взгляд, Нобелевской премии мира. К глубокому сожалению, посмертно эта премия не присуждается.

Мне хотелось бы рассказать о том периоде её жизни, когда эта крупномасштабная, титаническая работа была ещё впереди, а Наталия Дмитриевна была известна в Академгородке как носитель культуры, неведомой здесь, в Советском Союзе.

Когда Наталия Дмитриевна приехала из Китая в Россию, в Новосибирск, она начала работать в детской музыкальной школе № 5. Довольно скоро она переехала в Академгородок и стала преподавать в музыкальной школе № 10, которая тогда размещалась в обычном жилом здании, в двух переоборудованных квартирах.

В июне 1963 года наша семья переехала в Академгородок. Моя сестра Маргарита занималась музыкой ещё до переезда. И когда произошло распределение учащихся, выяснилось, что она определена в класс Наталии Дмитриевны Спириной. А я с 1963 года начал обучение в 6-й музыкальной школе Новосибирска по классу скрипки у преподавателя М.М. Берлянчика.

Наталия Дмитриевна относилась к преподаванию в музыкальной школе совершенно нестандартно. Сейчас я понимаю, что она никогда не стремилась сделать из своих учеников каких-то сверхлауреатов, но умела найти к каждому свой ключик. Все они любили музыку и относились к ней не как к постылой обязанности. Надо сказать, что среди её учеников были и дети с трудным характером, и дети высокопоставленных учёных. Но у Наталии Дмитриевны все они были, что называется, как шёлковые, все следовали её и музыкальным, и жизненным указаниям.

Эффективной формой работы с учащимися были собрания, которые проводились достаточно регулярно — как минимум один раз в четверть. Родителям и всем желающим демонстрировались достижения детей, причём совершенно не обязательно исполнялись пьесы, выученные в классе с педагогом, — допускалось и даже приветствовалось творчество во всех жанрах. К современной эстраде Наталия Дмитриевна относилась весьма сдержанно, но, тем не менее, когда ученики готовили какую-то модную песенку и исполняли её на этих вечерах, она была очень довольна, так как это было проявлением творчества.

Когда Наталия Дмитриевна узнала, что у её ученицы Риты Робинсон есть брат, который обучается игре на скрипке, естественно, возникла идея дуэта. С Наталией Дмитриевной я познакомился, когда в первый раз пришёл с сестрой, чтобы прорепетировать или показать музыкальные произведения, которые мы собирались исполнить. Это был конец сентября или начало октября 1963 года. В это время мне было неполных 12 лет. Надо сказать, что очень скоро Наталия Дмитриевна вошла в нашу семью как совершенно необходимый человек не только для нас с сестрой; как говорится, дружили домами.

Её неотъемлемыми чертами были любовь и уважение ко всему профессиональному, ко всему хорошо и красиво сделанному. Например, бабушка моя была отменной кулинаркой, она очень хорошо готовила, и Наталия Дмитриевна, отдавая должное этому кулинарному искусству, достаточно часто прибегала к её советам, хотя еда для неё никогда не была предметом культа. Родители мои были хорошими врачами, и она иногда пользовалась их советами. Всё это Наталия Дмитриевна, как подлинно культурный человек, высоко ценила, ценила проявление профессионализма в любой деятельности.

Как-то мы с Наталией Дмитриевной долго не виделись, и, когда наконец встретились, я сказал: «А знаете, мы с вами не виделись 73 дня». Она очень удивилась: «Ты что, считаешь дни?» — «Я прикинул: был июль, а сейчас уже сентябрь».

Конечно, эти встречи, эти беседы были чем-то таким, что в жизни ожидалось, что было всегда радостным, всегда важным, всегда необходимым.

К сожалению, когда я уехал из Академгородка, наши встречи стали нечастыми, они происходили преимущественно тогда, когда я приезжал в Дом учёных выступать с теми или иными рассказами о музыке. Наталия Дмитриевна всегда очень интересовалась всем происходящим и часто приходила на эти встречи. Когда мы виделись, она всегда спрашивала об успехах, о личной жизни, радовалась научным достижениям. Было видно, что это не какие-то формальные, вежливые вопросы, а она действительно помнит и ей интересно.

Последняя наша встреча была в день её 80-летия. Я приехал поздравить её, время было тяжёлое — 1991 год, и я решил в честь дня рождения помочь Наталии Дмитриевне скромной денежной суммой. Не знаю, насколько это действительно ей было приятно, но с присущим ей величайшим тактом она сказала, что время действительно тяжёлое и ей такая помощь и нужна, и достаточна, — словом, сделала всё, чтобы я не испытывал некоторой неловкости, которая всегда возникает от подарков в конвертах.

К сожалению, после этого мы уже больше не виделись. Я с большим вниманием и интересом следил за тем, как её деятельность развивается и приобретает поистине грандиозные масштабы. С глубочайшим огорчением я узнал о её уходе из земной жизни.

Когда я познакомился с материалами замечательной книги «Возвышенная миссия твоя...», мне стало ясно, что Наталия Дмитриевна выполнила своё земное задание, с которым приходила сюда, и оставила другим возможность продолжать это дело.

Самая интенсивная деятельность Наталии Дмитриевны началась, когда ей было около 80 лет. А ведь часто в этом возрасте люди уже уходят на покой.

Я полагаю, что Высшие Силы хранили Наталию Дмитриевну для того, чтобы эта деятельность развернулась и проявилась тогда, когда для этого созрели условия. Потому что трудно предположить, что в 1960 – 1970-е годы у нас в Советском Союзе создавался бы Музей Рериха и пропагандировалось его творчество. Я даже помню, что о первых выставках знали очень мало и сведения о них передавались от одного к другому. Я считаю, что буквально во всём, во всех поступках, во всей деятельности Наталии Дмитриевны была глубокая закономерность. В этом мире ничего случайного не бывает. Потому и физических сил ей хватило, а духовных у неё было ещё на десяток таких жизней. И осознание своей миссии давало ей бесконечные силы и энергию.

Могу сказать, что уже при первом знакомстве с Наталией Дмитриевной мне стало ясно, что это человек совершенно не такой, как другие. Тогда, двенадцатилетним мальчиком, я, конечно, не мог это сформулировать, но интуитивно чувствовал.

В вашей книге я прочёл замечательные слова — «достоинство духа». Именно это — главная черта Наталии Дмитриевны. Она отличалась невероятным достоинством духа.

Как и все люди, она болела и хворала, но никогда в своём доме, в присутствии её мамы Александры Алексеевны, она никому не позволяла говорить ни о болезнях, ни о каких-то неприятностях — чтобы мама не беспокоилась. Наталия Дмитриевна очень трогательно всегда заботилась о своей матери, которая дожила до глубоких лет. Естественно, забота о маме сдерживала её деятельность, она не могла уезжать, не могла посещать мероприятия, на которых ей хотелось побывать, — концерты, лекции и т.д. Но свой дочерний долг она всегда выполняла свято.

За 18 лет нашего интенсивного общения я не могу вспомнить звука её повышенного голоса. Она никогда не позволяла себе сердиться, выходить из себя и т.п. Мы знаем, что музыкальные занятия с детьми — это процесс, требующий больших нервных усилий. Есть педагоги, которые за неточность исполнения бьют по рукам, оскорбляют, прибегают к каким-то нелестным для ученика сравнениям. У Наталии Дмитриевны абсолютно ничего этого не было, она никогда не позволяла себе ничего такого и всегда говорила ровным, даже тихим голосом, ученики её просто боготворили. Это тоже было одним из проявлений величайшего достоинства духа. Она была человеком, который прошёл по жизни, не запятнав себя плохим отношением ни к людям, ни к братьям нашим меньшим, как говорил Есенин.

Когда Наталия Дмитриевна ушла на пенсию, она получила возможность полностью распоряжаться своим временем и посвятить себя любимой деятельности. Я всегда чувствовал, что преподавание музыки для неё очень важно и очень нужно, но это не главное в её жизни, — было что-то такое, о чём мы не знали. И когда она полностью реализовала себя, стало ясно, что это и есть её миссия, с которой она пришла сюда.

Борис Владимирович, Вы говорили, что Наталия Дмитриевна рассказывала о мало известных у нас поэтах.

Наталия Дмитриевна привезла из Харбина не золото, не бриллианты, не шубы — её сундуки и чемоданы, с которыми она преодолела границу, были наполнены тетрадями. В них её рукой были переписаны стихи поэтов, о которых мы тогда, честно говоря, представления не имели. И первой надо назвать Марину Ивановну Цветаеву, творчество которой Наталия Дмитриевна очень любила. Если о Цветаевой мы что-то ещё слышали, то имя Николая Степановича Гумилёва было совершенно запрещено, о нём вообще никто ничего не знал — не только я в своём юношеском возрасте, но даже высококультурные жители Академгородка, сведущие в литературе и искусстве, знали о нём очень мало. Наталия Дмитриевна также привезла стихи Мандельштама и Ахматовой. Много рассказывала о Вертинском, который часто гастролировал в Харбине.

Интересно, что Наталия Дмитриевна сочетала в себе глубочайшую культуру, знание её истоков, доскональное знание российской поэзии XIX века и большой интерес ко всему, что происходило сейчас. В частности, она проявила огромный интерес к бардовскому фестивалю, который проходил в Академгородке в марте 1968 года, и особенно к творчеству Александра Галича. Наталия Дмитриевна знала стихи Пастернака и его печальную судьбу и очень любила балладу Галича, посвящённую памяти Пастернака.

Я тогда тоже испытывал большое увлечение Галичем и просиживал у магнитофона долгие часы, слушая его песни. Я записывал слова и приносил их Наталии Дмитриевне, и мы читали, обсуждали. Мне были непонятны некоторые строчки из баллады о Пастернаке, и Наталия Дмитриевна поясняла их.

Обладая невероятным чувством юмора, будучи восприимчивой ко всем его проявлениям, она, конечно, не могла пройти мимо одной из лучших песен Галича — «Баллады о прибавочной стоимости». Над тем, что было смешно, она смеялась.

Наталия Дмитриевна всегда отличалась большой деликатностью, никогда не давала понять, какова пропасть между её учениками и тем колоссальным массивом знаний и умений, которыми обладала она.

На 4 мая, день её рождения, Наталия Дмитриевна никогда не приглашала, она всегда говорила: «Кто знает, кто любит, тот придёт». В этот день двери её маленькой квартирки не закрывались. Здесь, в Музее Н.К. Рериха, я с радостью увидел фортепиано, инструмент Наталии Дмитриевны, она относилась к нему как к живому существу. И этот инструмент, и этажерка, и сундук, и буквально всё свободное пространство её квартиры в этот день было уставлено открытками — она получала огромное количество поздравлений, и всегда было множество цветов.

В день рождения ставилось скромное угощение. Наталия Дмитриевна сама пекла очень вкусные пирожные, они назывались «Амброзия», это было фирменное угощение. Обсуждались последние новинки литературы, искусства, музыки. Наталия Дмитриевна, будучи глубоко образованным музыкантом, очень интересовалась всем современным. Я помню, с каким вниманием в 1966 году она следила за конкурсом Чайковского, ей очень нравился скрипач Виктор Третьяков. Тогда, в двадцатилетнем возрасте, он получил первую премию. Потом он приезжал сюда, и Наталия Дмитриевна посещала все его концерты, он нравился ей как исполнитель. Из пианистов на этом конкурсе первое место занял Гриша Соколов, в 1966 году ему было всего 16 лет. Она восхищалась Владимиром Спиваковым. Из композиторов ей очень нравился Родион Щедрин: и «Кармен-сюита», и балеты, которые он написал для Майи Михайловны Плисецкой, и внешний облик его — всё это вызывало в ней глубокую симпатию. Наталия Дмитриевна следила за его творчеством и слушала пластинки с записью его музыки. Восхищалась Ваном Клиберном, который был кумиром российской интеллигенции, после того как в 1958 году он занял первое место на конкурсе Чайковского. Много лет спустя после своего конкурсного достижения он приехал в Советский Союз на гастроли и кроме Москвы и Ленинграда выступал в Новосибирске. Билеты были невероятно дорогие по тем временам, а главное — их было не достать. На музыкальные школы распределили по одному билету, и их разыгрывали в лотерею. Наталия Дмитриевна билет не выиграла, он достался педагогу школы Богдану Кондратьевичу Фризу, который поступил по-джентльменски: уступил ей этот билет, и она имела возможность в оперном театре слушать Клиберна.

Ей было невероятно близко искусство Святослава Рихтера. Она часто вспоминала о тех выдающихся музыкантах, которых слушала в Харбине, особенно Сергея Яковлевича Лемешева. Анатолий Ведерников, её соученик по Харбинской высшей школе музыки, в дальнейшем прославился и стал здесь, в Советском Союзе, учеником Нейгауза, был близким другом Рихтера. Он приезжал в Новосибирск, и Наталия Дмитриевна была на его концерте, а потом показала ему фотографию, где они запечатлены ещё в детстве, когда вместе учились в Харбине. Таким образом, в сфере её внимания были многие исполнители и композиторы.

Наталия Дмитриевна оказала большое влияние на мою дальнейшую судьбу, хотя она — преподаватель музыки, специалист по Рериху, а моя основная деятельность связана с экономикой нефтегазовых ресурсов.

Надо сказать о том, что в этой скромной малюсенькой квартире Наталии Дмитриевны культурная жизнь била ключом, была невероятно интенсивной. У неё собирались, как я их сейчас называю, салоны на дому; конечно, никакого великосветского характера они не носили.

Наталии Дмитриевне очень нравилось творчество и педагогические принципы нашего великого педагога Генриха Густавовича Нейгауза, его книга «Об искусстве фортепианной игры» у неё была настольной. Как-то получилось, что у неё был лишний экземпляр, и она подарила его мне. Там я прочитал: «Восьмую симфонию Шостаковича я считаю произведением совершенно гениальным». Поскольку всё, что Нейгауз в своей книге говорил и писал, мне казалось необычайно близким, я воспринял это его замечание как руководство к действию. Я начал знакомиться с творчеством Шостаковича и могу сказать, что это до сих пор моя «одна, но пламенная страсть». Наталия Дмитриевна рассказывала, что у Николая Константиновича Рериха была пластинка с Восьмой симфонией Шостаковича. Она разделяла моё увлечение Шостаковичем, хотя Прокофьев был ей ближе.

Однажды я сам проявил инициативу. В «салоне» Наталии Дмитриевны я стал выступать с сообщениями о творчестве Шостаковича. Мы слушали Восьмую симфонию, Восьмой квартет, Трио памяти Соллертинского, другие известные музыкальные произведения. Потом начал работу музыкальный салон Дома учёных, и сообщения, которые я делал у Наталии Дмитриевны, плавно перешли на более широкую аудиторию. Затем такое своеобразное музыкальное просветительство стало моей второй профессией. И я глубоко благодарен руководству Новосибирской консерватории за то, что я, человек с начальным музыкальным образованием, имею возможность занимать должность лектора-просветителя Большого зала консерватории. Выходить на публику, говорить вступительные слова — должен сказать, это самые лучшие минуты в моей жизни, особенно если удаётся не только повествовать о жизни музыканта, о его произведениях, но и прочесть отрывки из стихотворений, что тоже необычайно ценно. И Большой зал консерватории, и его сцену я очень люблю и никогда не забываю о том, что всё это началось именно с «салона» Наталии Дмитриевны, с подаренной ею книги Нейгауза и его слов о Шостаковиче.

Она часто посещала занятия музыкального салона в Доме учёных, очень внимательно слушала и делала свои чёткие и тонкие замечания. Несмотря на то, что Наталия Дмитриевна относилась ко мне очень хорошо, она была человеком принципиальным, и, когда видела определённые недочёты, она об этом говорила, но делала это очень деликатно.

Наталия Дмитриевна была человеком очень благодарным и даже несколько щепетильным. По-видимому, это проявление старой дворянской культуры. Может, по рождению она и не принадлежала к дворянскому сословию, но по духу это был человек высочайшей культуры.

Она всегда очень интересовалась последними новостями, не только музыкального мира, но и науки, благо в Академгородке возможностей таких у неё было много, и в её доме были представители буквально всех наук. Всегда была в курсе всех политических мировых новостей. Глубоко переживала, если где-то был военный конфликт.

Все, кто был рядом с ней, находились в её ауре. Наталия Дмитриевна очень любила стихи Блока и Цветаевой. У Марины Ивановны есть цикл, посвящённый Блоку, и там такие строчки: «Шли от него лучи...». Такие невидимые лучи исходили от Наталии Дмитриевны. Иногда даже казалось, что над её головой действительно возносится нимб. Может быть, это было восторженное детское впечатление.

Продолжение следует

Интервью взяли Т. Бугаева и Ю. Цыганкова

Фото: Н.Д. Спирина с Борисом и Маргаритой Робинсон. 1960-е гг.