Мысли на каждый день

Мысль прекрасная – сокровищница здоровья.

Мир Огненный, ч.1, 177

"Мочь помочь - счастье"
Журнал ВОСХОД
Неслучайно-случайная статья для Вас:
Сайты СибРО

Учение Живой Этики

Сибирское Рериховское Общество

Музей Рериха Новосибирск

Музей Рериха Верх-Уймон

Сайт Б.Н.Абрамова

Сайт Н.Д.Спириной

ИЦ Россазия "Восход"

Книжный магазин

Город мастеров

Наследие Алтая
Подписаться

Музей

Трансляции

Книги

Где любовь, там и Бог

Автор: Толстой Л.Н.  

Другие части статьи: Где любовь, там и Бог

Теги статьи:  проза

(Окончание. Начало в № 7-2000)

Прошли мимо два солдата, один в казённых, другой в своих сапогах, прошёл потом в чищеных калошах хозяин из соседнего дома, прошёл булочник с корзиной. Все мимо прошли, и вот поравнялась ещё с окном женщина в шерстяных чулках и в деревенских башмаках. Прошла она мимо окна и остановилась у простенка. Заглянул на неё из-под окна Авдеич, видит: женщина чужая, одета плохо и с ребёнком, стала у стены к ветру спиной и укутывает ребёнка, а укутывать не во что. Одёжа на женщине летняя, да и плохая. И из-за рамы слышит Авдеич, ребёнок кричит, и она его уговаривает, никак уговорить не может. Встал Авдеич, вышел в дверь и на лестницу и кликнул:

— Умница! А умница! — Женщина услыхала и обернулась. — Что же так на холоду с ребёночком стоишь? Заходи в горницу, в тепле-то лучше уберёшь его. Сюда вот.

Удивилась женщина. Видит, старик старый в фартуке, очки на носу, зовёт к себе. Пошла за ним.

Спустились под лестницу, вошли в горницу, провёл старик женщину к кровати.

— Сюда, — говорит, — садись, умница, к печке ближе — погреешься и покормишь младенца-то.

— Молока-то в грудях нет, сама с утра не ела, — сказала женщина, а всё-таки взяла к груди ребёнка.

Покачал головой Авдеич, пошёл к столу, достал хлеб, чашку, открыл в печи заслонку, налил в чашку щей, вынул горшок с кашей, да не упрела ещё, налил одних щей и поставил на стол. Достал хлеба, снял с крючка утирку и на стол положил.

— Садись, — говорит, — покушай, умница, а с младенцем я посижу, ведь у меня свои дети были — умею с ними нянчиться.

Перекрестилась женщина, села к столу и стала есть, а Авдеич присел на кровать к ребёнку. Чмокал, чмокал ему Авдеич губами, да плохо чмокается, зубов нету. Всё кричит ребёночек. И придумал Авдеич его пальцем пугать, замахнётся-замахнётся на него пальцем прямо ко рту и прочь отнимет. В рот не даёт, потому палец чёрный, в вару запачкан. И засмотрелся ребёночек на палец и затих, а потом и смеяться стал. Обрадовался и Авдеич. А женщина ест, а сама рассказывает, кто она и куда ходила.

— Я, — говорит, — солдатка, мужа восьмой месяц угнали далеко, и слуха нет. Жила в кухарках, родила. С ребёнком не стали держать. Вот третий месяц бьюсь без места. Проела всё с себя. Хотела в кормилицы — не берут: худа, говорят. Ходила вот к купчихе, там наша бабочка живёт, так обещала взять. Я думала совсем. А она велела на той неделе приходить. А живёт далеко. Изморилась и его, сердечного, замучила. Спасибо, хозяйка жалеет нас за-ради Христа на квартире. А то бы и не знала, как прожить.

Вздохнул Авдеич и говорит:

— А одёжи-то тёплой али нет?

— Пора тут, родной, тёплой одёже быть. Вчера платок последний за двугривенный заложила.

Подошла женщина к кровати и взяла ребёнка, а Авдеич встал, пошёл к стенке, порылся, принёс старую поддёвку.

— На, — говорит, — хоть и плохая штука, а всё пригодится завернуть.

Посмотрела женщина на поддёвку, посмотрела на старика, взяла поддёвку и заплакала. Отвернулся и Авдеич; полез под кровать, выдвинул сундучок, покопался в нём и сел опять против женщины.

И сказала женщина:

— Спаси тебя Христос, дедушка, наслал, видно, Он меня под твоё окно. Заморозила бы я детище. Вышла я, тепло было, а теперь вот как студёно завернуло. И наставил же Он, Батюшка, тебя в окно поглядеть и меня, горькую, пожалеть.

Усмехнулся Авдеич и говорит:

— И то Он наставил. В окно-то я, умница, неспроста гляжу.

И рассказал Мартын и солдатке свой сон, и как он голос слышал, что обещался нынешний день Господь прийти к нему.

— Всё может быть, — сказала женщина, встала, накинула поддёвку, завернула в неё детище и стала кланяться и опять благодарить Авдеича.

— Прими, ради Христа, — сказал Авдеич и подал ей двугривенный — платок выкупить. Перекрестилась женщина, перекрестился Авдеич и проводил женщину.

Ушла женщина; поел Авдеич щей, убрался и сел опять работать. Сам работает, а окно помнит, как потемнеет в окне, сейчас и взглядывает, кто прошёл. Проходили и знакомые, проходили и чужие, и не было никого особенного.

И вот, видит Авдеич: против самого его окна остановилась старуха, торговка. Несёт лукошко с яблоками. Немного уж осталось, видно, всё распродала, а через плечо держит мешок щепок. Набрала, должно быть, где на постройке, к дому идёт. Да, видно, оттянул ей плечо мешок; захотела на другое плечо переложить, спустила она мешок на панель, поставила лукошко с яблоками на столбике и стала щепки в мешке утрясать. И пока утрясала она мешок, откуда ни возьмись, вывернулся мальчишка в картузе рваном, схватил из лукошка яблоко и хотел проскользнуть, да сметила старуха, повернулась и сцапала малого за рукав. Забился мальчишка, хотел вырваться, да старуха ухватила его обеими руками, сбила с него картуз и поймала за волосы. Кричит мальчишка, ругается старуха. Не поспел Авдеич шила воткнуть, бросил на пол, выскочил в дверь, даже на лестницу спотыкнулся и очки уронил. Выбежал Авдеич на улицу: старуха малого треплет за вихры и ругает, к городовому вести хочет; малый отбивается и отпирается.

— Я, — говорит, — не брал, за что бьёшь, пусти.

Стал их Авдеич разнимать, взял мальчика за руку и говорит:

— Пусти его бабушка, прости его, ради Христа!

— Я его так прощу, что он до новых веников не забудет. В полицию шельмеца сведу.

Стал Авдеич упрашивать старуху:

— Пусти, — говорит, — бабушка, он вперёд не будет. Пусти ради Христа!

Пустила его старуха, хотел мальчик бежать, но Авдеич придержал его.

— Проси, — говорит, — у бабушки прощенья. И вперёд не делай, я видел, как ты взял.

Заплакал мальчик, стал просить прощенья.

— Ну, вот так. А теперь яблоко на, вот тебе.

И Авдеич взял из лукошка и дал мальчику.

— Заплачу', бабушка, — сказал он старухе.

— Набалуешь ты их так, мерзавцев, — сказала старуха. — Его так наградить надо, чтобы он неделю на задницу не садился.

— Эх, бабушка, бабушка, — сказал Авдеич. — По-нашему-то так, а по-божьему не так. Коли его за яблоко высечь надо, так с нами-то за наши грехи что сделать надо?

Замолчала старуха.

И рассказал Авдеич старухе притчу о том, как хозяин простил оброчнику весь большой долг его, а оброчник пошёл и стал душить своего должника. Выслушала старуха, и мальчик стоял слушал.

— Бог велел прощать, — сказал Авдеич, — а то и нам не простится. Всем прощать, а несмыслёному-то и поготово.

Покачала головой старуха и вздохнула.

— Так-то так, — сказала старуха, — да уж очень набаловались они.

— Так нам, старикам, и учить их, — сказал Авдеич.

— Так я и говорю, — сказала старуха. — У меня самой их семеро было — одна дочь осталась.

И стала старуха рассказывать, где и как она живёт у дочери и сколько у ней внучат.

— Вот, — говорит, — сила моя уж какая, а всё тружусь. Ребят, внучат жалко, да и хороши внучата-то; никто меня не встретит, как они. Аксютка, так та ни к кому и не пойдёт от меня. Бабушка, милая бабушка, сердечная... — И совсем размякла старуха.

— Известно, дело ребячье. Бог с ним, — сказала старуха на мальчика.

Только хотела старуха поднимать мешок на плечи, подскочил мальчик и говорит:

— Дай я снесу, бабушка, мне по дороге. — Старуха покачала головой и взвалила мешок на мальчика.

И пошли они рядом по улице. И забыла старуха спросить у Авдеича деньги за яблоко. Авдеич стоял и всё смотрел на них и слушал, как они шли и что-то всё говорили.

Проводил их Авдеич и вернулся к себе, нашёл очки на лестнице, и не разбились, поднял шило и сел опять за работу. Поработал немного, да уж стал щетинкой не попадать и видит: фонарщик прошёл фонари зажигать. «Видно, надо огонь засвечать», — подумал он, заправил лампочку, повесил и опять принялся работать. Докончил один сапог совсем, повертел, посмотрел: хорошо. Сложил струмент, смёл обрезки, убрал щетинки, и концы, и жилья, снял лампу, поставил её на стол и достал с полки Евангелие. Хотел он раскрыть книгу на том месте, где он вчера обрезком сафьяна заложил, да раскрылась в другом месте. И как раскрыл Авдеич Евангелие, так вспомнился ему вчерашний сон. И только он вспомнил, как вдруг послышалось ему, как будто кто-то шевелится, ногами переступает сзади его. Оглянулся Авдеич и видит: стоят точно люди в тёмном углу — стоят люди, а не может разобрать, кто такие. И шепчет ему на ухо голос:

— Мартын! А Мартын! Или ты не узнал меня?

— Кого? — проговорил Авдеич.

— Меня, — сказал голос. — Ведь это Я.

И выступил из тёмного угла Степаныч, улыбнулся и как облачко разошёлся, и не стало его...

— И это Я, — сказал голос.

И выступила из тёмного угла женщина с ребёночком, и улыбнулась женщина, и засмеялся ребёночек, и тоже пропали.

— И это Я, — сказал голос.

И выступила старуха и мальчик с яблоком, и оба улыбнулись, и тоже пропали.

И радостно стало на душе Авдеича, перекрестился он, надел очки и стал читать Евангелие, там, где открылось. И наверху страницы он прочёл:

— Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть, жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня...

И внизу страницы прочёл ещё:

— Так как вы сделали это одному из сих братий Моих меньших, то сделали Мне (Матфея 25 глава).

И понял Авдеич, что не обманул его сон, что, точно, приходил к нему в этот день Спаситель его и что, точно, он принял Его.

Рассказать о статье друзьям:
ВКонтакт Google Plus Одноклассники Twitter Livejournal Liveinternet Mail.Ru
Работа СибРО ведётся на благотворительные пожертвования. Пожалуйста, поддержите нас любым вкладом:

Назад в раздел : Вечные ценности. Рассказы, очерки