Журнал: № 1 (345), Январь, 2023

Посвящается моей бабушке, Евдокии Евгеньевне Рябовой

Шла война, 1942 год — время голодное, страшное. В небольшое казахское село Баты приехала молодая женщина — Евдокия. Переселенка. В скором времени у неё должен был родиться ребёнок. Муж её — волжский немец — был отправлен, как и многие русские немцы, на принудительные работы куда-то на Урал. Евдокию определили на поселение к казахам, которые выделили ей небольшую комнату в своём доме. Там у неё вскоре и родилась дочь. Казахи, муж и жена, были бездетными, жалели Евдокию, помогали, особенно в первое время, кормили. Как только смогла, стала она искать работу в селе. Грамотная, недавно закончила педучилище, мечтала попасть в школу, учителем младших классов. Но туда так сразу незнакомку не взяли — жена немца... А муж-то — одно название, что немец, уже и язык-то немецкий почти забыл, говорил на нём только в детстве, когда жил с родителями в Поволжье. А взяли её на склад кладовщиком. Хоть кем, только бы домой приносить горстку еды или немного денег, чтобы не сидеть иждивенкой на шее её хозяев-казахов. Ведь и у них скоро могло кончиться и сострадание, и терпенье.

Самый трудный на складе был первый день, когда бывший кладовщик, уходивший на повышение — бухгалтером, передавал ей дела. В холодном помещении, заставленном мешками с пшеницей, крупами, лежащими в деревянных отсеках овощами, стоял простой деревянный стол, лавка, на столе лежала амбарная книга. Рядом — счёты. Бывший кладовщик Захар Демидыч быстро показывал Евдокии где что находится, словно торопясь сбросить с себя груз ответственности за все эти мешки с продуктами. За его спиной толклась молодая работница, тоже русская — Зоя. Евдокия едва успевала следить за движениями Демидыча, как его здесь звали, который быстро показывал на мешки, потом тыкал обрубком карандаша в тетрадь. Она только тихо повторяла:

— Понимаю, понимаю...

Он, глядя в тетрадь, тыкал туда пальцем, скороговоркой что-то объясняя, сыпал совсем незнакомыми словами. Евдокии даже показалось, что он иногда вставляет в свою речь какие-то казахские слова. Но она силилась понять или хотя бы сделать вид, что всё усвоила, ведь ей так надо работать, хоть где-нибудь! Иногда она разбирала отдельные слова, часто после её нерешительного «понимаю, понимаю» он повторял:

— Пензам, пензам...

Зоя при этом, еле сдерживая смех, хихикала в кулачок.

Евдокия уже ничего не понимала, все записи в книге смешались, строчки поплыли, но она упорно повторяла:

— Понимаю, понимаю.

А бывший кладовщик, словно эхо, через слово повторял:

— Пензам, пензам.

Когда он ушёл, передав дела, Евдокия глубоко вздохнула, в глазах от напряжения появились слёзы.

— Что он за «пензам» мне всё время говорил? Это что, слово бухгалтерское какое? — спросила она у Зои.

Та, уже не скрывая веселья, закатилась тоненьким заливистым смехом.

— Так это он о тебе говорил: «Пень с глазами», ты же ничего не понимаешь, какой же ты кладовщик! — сказала она сквозь смех.

— Пень с глазами? — повторила Евдокия растерянно. В груди у неё всё сжалось. Она вдруг очень ясно представила себе пень, с полтора метра высотой, с выпученными, почему-то зелёными глазами. Вымученно улыбнулась смеющейся Зое, хотя было совсем не смешно.

Работать было очень нужно, дороги назад не было — нигде во всём мире её больше никто не ждал. Только вперёд. Как говорили казахи, «алга!», то есть «вперёд». Да и слова «назад» у казахов не было. Если им надо было назад, то они разворачивались и шли всё равно «алга». Так и Евдокия.

Недолго она проработала на складе, но ещё не раз слышала от Демидыча, теперь уже главбуха, в свой адрес это унизительное «пензам». Опустив глаза, терпела — защитить её было некому, а ругаться с начальством не могла, — вдруг выгонят с работы? А дома ждала годовалая дочка. Даже через пару лет, когда судьба стала к Евдокии благосклонней, она и то не могла всегда досыта накормить своего ребёнка. Порою, возвращаясь с малышкой домой из детского садика, куда недавно взяли дочку, она слышала:

— Мама, а у нас в шкафчике есть кусочек хлеба? — синие глазки дочери жалобно с надеждой смотрели на мать.

И не всегда Евдокия могла успокоительно сказать дочке: «Да, есть». Благо, что казахи полюбили маленькую синеглазую девочку с кудрявой головкой. И даже просили отдать её им на воспитание: «Балашка — ёк, кызымка — ёк», — жаловалась казашка на свою бездетную судьбу: «сына нет и дочки нет». И тайком продолжала иногда подкармливать дочь Евдокии, дарить ей незатейливые подарки.

А тогда, в первый год жизни в селе, через несколько месяцев после устройства на склад, Евдокия на сельском собрании познакомилась с директором школы, которая, почувствовав симпатию к молодой женщине, скоро взяла её работать учителем младших классов. Опять Евдокия вспомнила казахское «алга». Маленькую дочку, закутанную в старенькое одеяло, подаренное казахами на её рождение, Евдокия брала с собой в класс на уроки и клала на подоконник. Такие были «ясли» у её дочери.

В школе Евдокию полюбили и учителя, и дети, через некоторое время ей предложили работать заву­чем. Она даже смогла купить отрез материи и сшить себе платье — первое в её взрослой жизни — из тёмно-синего крепдешина. И надо же было такому случиться, что первый раз это платье Евдокии пришлось надеть на поминки. Внезапно умер главбух Захар Демидыч. Нельзя было не пойти, хотя Евдокии и не хотелось, — но что люди подумают? Так и вспоминалось с обидой в груди его жестокое «пензам».

И забыла его Евдокия после этих поминок, словно и не было человека. Только очень не любила, когда ребятишки в школе, расшалившись между уроками, бегали и кричали друг другу: «Эй, ты, пень с глазами!» — что-то сжималось у неё в груди.

Через год напомнил о себе Захар Демидыч самым странным образом. Приснилось Евдокии, что пришла она на вырубку в сосновый лес — по грибы. Медленно идёт и осматривается. Вокруг — все пни в опятах, да столько, что с каждого по два-три ведра собрать можно. Только один пень — старый, замшелый да высокий — стоит голый, без опят. Приблизилась Евдокия к нему, словно что-то притянуло её. А пень-то смотрит на неё зелёными выпученными глазами. Испугалась она, а отойти не может. И вдруг слышит и ушам своим не верит — голосом Демидыча пень заговорил с ней: «Ты прости меня, Евдокия...»

Рисунки Л. Лазаревой

Рассказать о статье друзьям:

Работа СибРО ведётся на благотворительные пожертвования. Пожалуйста, поддержите нас любым вкладом: