Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
(1866 г.)
Эти широко известные строки принадлежат перу великого русского поэта Фёдора Ивановича Тютчева, чьё 220-летие со дня рождения отмечалось 5 декабря и 150-летие со дня ухода — 27 июля 2023 года.
Он был современником многих мастеров русского слова — А.С. Пушкина, А.А. Фета, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого... Многие из них дали самую высокую оценку поэзии Тютчева и его вкладу в русскую духовную культуру. Так, Н.А. Некрасов, которого можно назвать одним из «первооткрывателей» поэта, утверждал: «Мы решительно относим талант Ф. Тютчева к русским первостепенным поэтическим талантам».
В 1836 году стихотворения Ф.И. Тютчева начал публиковать А.С. Пушкин в своём литературном журнале «Современник». Тетрадь со стихами никому не известного поэта вручил ему князь Иван Гагарин, приехавший из Мюнхена, где в то время служил в Российской дипломатической миссии Тютчев. Будучи от природы скромным и совершенно лишённым тщеславия, Фёдор Иванович никогда не афишировал свою особу в публичном пространстве и ни к кому не навязывался с чтением своих стихов, не добивался их публикации. Надо отметить, что его первый поэтический сборник был издан, когда автору было уже 50 лет.
Дипломат с многолетним стажем, он был поэтом не по профессии, а по призванию. Тем удивительнее знать, что мастер русского поэтического слова порою годами не слышал родной речи: 18-летним юношей он волею судьбы покинул родину и прожил вдали от неё и своих соотечественников более двух десятилетий. Став за эти годы настоящим европейцем, ценившим блага цивилизации, он непостижимым образом сумел не только уберечь свой ум и душу от пагубного влияния этой самой цивилизации, но и остаться истинно русским человеком, любящим родину, и развить до совершенства талант владения родным словом.
Так, Иван Сергеевич Аксаков, поэт, публицист, общественный деятель, младший современник Тютчева и автор его биографического очерка, пишет: «Каким же непостижимым откровением внутреннего духа далась ему та чистая, русская, сладкозвучная, мерная речь, которою мы наслаждаемся в его поэзии? Каким образом там, в иноземной среде, мог создаться в нём русский поэт — одно из лучших украшений русской словесности?.. Конечно, язык — стихия природная, и Тютчев уже перед отъездом за границу владел вполне основательным знанием родной речи. Но для того, чтобы не только сохранить это знание, а стать хозяином и творцом в языке, хотя и родном, однако изъятом из ежедневного употребления; чтобы возвести своё поэтическое, русское слово до такой степени красоты и силы, при чужеязычной двадцатидвухлетней обстановке, когда поэту даже некому было и поведать своих творений... для этого нужна была такая самобытность духовной природы, которой нельзя не дивиться»1.
Все эти 22 года основным языком общения с окружающими, в том числе с домашними, был французский; на этом же языке писались статьи, велась вся дипломатическая и деловая переписка и даже переписка с родственниками. И при этом — такие высокие достижения в выражении поэтической мысли.
И.С. Тургенев отмечал: «Тютчев стоит выше всех своих собратов по Аполлону», стихи его «не придуманы, а выросли сами, как плод на дереве». Аксаков, как свидетель жизни Тютчева, отмечает, что «он их не писал, а только записывал. Они не сочинялись, а творились»2. И, словно соглашаясь с ними, поэт в стихотворении «Поэзия» говорит о её неземном происхождении:
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам —
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре —
И на бунтующее море
Льёт примирительный елей.
«Но ещё поразительнее, чем в Тютчеве-поэте, сказывается нам эта самобытность духовной природы в Тютчеве как мыслителе, — пишет И.С. Аксаков. — Невольно недоумеваешь, каким чудом, при известных нам внешних условиях его судьбы, не только не угасло в нём русское чувство, а разгорелось в широкий, упорный пламень, — но ещё, кроме того, сложился и выработался целый твёрдый философский строй национальных воззрений»3.
Итак, по словам биографа, Ф.И. Тютчев сумел возжечь, укрепить и возвысить «русское чувство», пламенную любовь к своей многострадальной родине. Он жил во времена тяжёлых испытаний, выпавших на долю России, и о многих из них знал не понаслышке: Отечественная война 1812 года, Декабрьское восстание 1825 года, Крымская война 1853 – 1856 гг. и другие драматические события.
«Ничто так не раздражало Тютчева, как угрозы и хулы на Русь со стороны иностранцев»4, — отмечал Аксаков. Когда началась жестокая Крымская война, вражеская коалиция во главе с Великобританией и Францией имели целью ослабить Россию, отторгнуть от неё Кавказ, Крым и другие территории, по сути — жаждали гибели, уничтожения страны. Поэт пишет строки, насыщенные острым переживанием за родину, тревогой за её будущее:
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Созрела жатва, жнец готов,
Настало время неземное...
Ложь воплотилася в булат;
Каким-то божьим попущеньем
Не целый мир, но целый ад
Тебе грозит ниспроверженьем...
Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!
Тебе они готовят плен,
Тебе пророчат посрамленье, —
Ты — лучших, будущих времен
Глагол, и жизнь, и просвещенье!
О, в этом испытанье строгом,
В последней, в роковой борьбе,
Не измени же ты себе
И оправдайся перед Богом...
Любовь Тютчева к России была далеко не слепой и выражалась отнюдь не в её сентиментальном восхвалении и отвлечённом прославлении красоты природы. «Напротив того, — пишет И.С. Аксаков, — русская природа, русская деревня не обладали для него живой притягательной силой, хотя он понимал и высоко ценил их, так сказать, внутреннюю, духовную красоту. Он даже в течение двух недель не в состоянии был переносить пребывания в русской деревенской глуши, например в своём родовом поместье Брянского уезда... (...) А между тем Тютчев положительно пламенел любовью к России: как ни высокопарно кажется это выражение, но оно верно...»5
Ко времени возвращения Ф.И. Тютчева в Петербург разгорелась борьба между «западниками» и «славянофилами». Тютчев придерживался славянофильских взглядов, и в спорах с «западниками», которые считали единственным идеальным путём развития России западноевропейскую цивилизацию, доказывал, что «Россия особый мир, с высшим политическим и духовным призванием, пред которым должен со временем преклониться Запад»6. Он говорил об оскудении духовного начала в Европе и предсказывал её саморазрушение. Мало того, «Тютчев объявлял начало революционной эре в Европе началом её падения, принципом разрушительным, а не созидательным, основанным на насилии, на отрицании, на самообожании человеческого разума... (...) "Западники", даже и демократы, с презрением и глумлением относились к русскому простому народу; а Тютчев сам, несомненно, питомец гордого и красивого Запада — вот что способен был говорить про этот русский народ:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа.
Не поймёт и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удручённый ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя»7.
Чувство, которое Тютчев испытывал к России, было сложным, но не в смысле сложности его понимания, а по своей богатой наполненности и способности вмещать так называемые противоречия. Зная о бесчинствах власть имущих, о несправедливости
в отношении «низов», о бедственном положении простого народа, он не перестаёт верить в будущее родины. Приведём строки из книги «Надземное»: «Нельзя думать, что особая любовь к родине будет чувством узким и несовершенным. Можно знать несовершенство дел на родине, но, тем не менее, устремление к ней не уменьшится. Люди нередко отвергают родину вследствие разных привходящих обстоятельств. (...) Нередко они скажут старую циническую пословицу — "где хорошо, там и родина". Большое заблуждение в таком цинизме. Поистине, тот может лучше служить человечеству, кто сделает это от родины. (...) Крылья могут нести его по всему миру. Он будет любить всё человечество, но он будет знать, что служит родине»8.
И.С. Аксаков отмечает: «Ничто не раздражало его [Тютчева] в такой мере, как скудость национального понимания в высших сферах, правительственных и общественных, как высокомерное, невежественное пренебрежение к правам и интересам русской народности. Его ирония, обыкновенно необидная, становилась едкой...» Примером тому является следующая импровизация:
Напрасный труд — нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В её глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы!
Тютчев много размышлял на тему «Россия и Запад», им были сделаны наброски к трактату под этим названием, но завершить эту работу ему не удалось. Незадолго до возвращения на родину в одной из статей он «прямо противопоставляет Западной Европе — "Европу Восточную", то есть Россию; он называет Россию "целым миром, единым в своём основном духовном начале", "более искренне-христианским, чем Запад", "империю Востока, для которой первая империя византийских кесарей служила лишь слабым и неполным предначертанием и которой остаётся лишь окончательно сложиться, — что неминуемо, в чём и заключается так называемый Восточный вопрос"»9.
А через несколько лет, будучи уже в Петербурге, Тютчев пишет стихотворение «Рассвет», наполненное предчувствием возрождения России:
...Ещё молчат колокола,
А уж восток заря румянит;
Ночь бесконечная прошла,
И скоро светлый день настанет.
Вставай же, Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
Раздайся благовестный звон,
И весь Восток им огласися!..
Тебя зовёт и будит он, —
Вставай, мужайся, ополчися,
В доспехи веры грудь одень,
И с Богом, исполин державный!..
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный!
«...Любовь к России, вера в её будущее, убеждение в её верховном историческом призвании владели Тютчевым могущественно, упорно, безраздельно, с самых ранних лет и до последнего вздыхания. Они жили в нём на степени какой-то стихийной силы, более властительной, чем всякое иное, личное чувство. Россия была для него высшим интересом жизни: к ней устремлялись его мысли на смертном одре...»10
160 лет назад поэтом было написано стихотворение «Ужасный сон отяготел над нами...», которое одни исследователи считают загадочным, другие — пророческим. Его последняя строфа не говорит ли о нашем драматическом времени?
...О край родной! — такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней...
Велико, знать, о Русь, твоё значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!
(1863 г.)
Наталия Дмитриевна Спирина очень любила творчество Тютчева и относила поэта к духовно дальнозорким. В небольшом слове «Поэзия, созвучная Живой Этике» она пишет: «Предчувствием будущего озарены самые чуткие поэты недавнего прошлого. Оно, это грядущее суждённое будущее, приближается неотвратимо.
"Ещё в тумане лес и долы", ещё людские массы спят, но чуткие души, которые поднимают свой взор к небу, уже встрепенулись ожиданием. Там разгорается заря небывалого доселе на планете Нового Мира. И эта заря "всё ярче, всё живее". Ещё одна историческая минута — и солнечные лучи благовестят на весь мир победу Света»11. И далее Наталия Дмитриевна приводит стихотворение Ф.И. Тютчева, которым мы и завершим нашу статью:
Молчит сомнительно Восток,
Повсюду чуткое молчанье...
Что это? Сон иль ожиданье,
И близок день или далёк?
Чуть-чуть белеет темя гор,
Ещё в тумане лес и долы,
Спят города и дремлют сёлы,
Но к небу подымите взор...
Смотрите: полоса видна,
И, словно скрытной страстью рдея,
Она всё ярче, всё живее —
Вся разгорается она —
Ещё минута, и во всей
Неизмеримости эфирной
Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей...
1 Цит. по: Тютчев Ф.И. «О вещая душа моя!..». М., 1995. С. 309 – 310.
2 Там же. С. 333.
3 Цит. по:
Тютчев Ф.И. «О вещая душа моя!..». С. 309 – 310.
4 Там же. С. 344.
5 Там же. С. 311.
6 Там же. С. 322.
7 Там же. С. 322 – 323.
8 Надземное. 565.
9 Цит. по:
Тютчев Ф.И. «О вещая душа моя!..». С. 319 – 320.
10 Там же. С. 327.
11 Спирина Н.Д. Полное собрание трудов. Т. 2. Новосибирск, 2008. С. 243.
