Журнал: № 10 (198), Октябрь, 2010

Р.Б. РЫБАКОВ, доктор исторических наук, г. Москва

Ростислав Борисович, какова история Вашего знакомства со Святославом Николаевичем Рерихом?

Мой отец увлекался Рерихом с детства, и у нас были все дореволюционные публикации о нём. Вот одно из моих ранних воспоминаний: я маленький, с чёлочкой, в матросочке, сижу в кресле, и мне на колени кладут большую книгу. Она не так уж велика — это знаменитое рижское издание, — но в детском восприятии кажется совершенно огромной. Я открываю первую страницу, и там — картина «Путь» (а по тем временам это были очень хорошие цветные иллюстрации); и меня «ударяют» эти краски, этот рисунок — то ли неумелый, то ли, наоборот, сверхумелый. И я задаю очень необычный для маленького мальчика вопрос: «Кто он?» И получаю ещё более странный ответ: «Он ещё жив». Это примерно 1946 – 1947 год.

Потом по медицинской линии мы общались с С.А. Мухиным — он был лечащим врачом нашего семейства. В доме Мухина — это был особняк в Сивцевом Вражке — висели огромные полотна Н.К. Рериха (которые потом были им подарены в Горловку). С ним я начал говорить о Рерихе — к сожалению, очень поздно, это был конец его жизни, — и это была очень интересная информация. Так что можно сказать, что я вырос в атмосфере культа Рериха-художника.

Вдруг я узнаю, что приехал сын Николая Константиновича и в Третьяковке будет вечернее мероприятие, посвящённое картинам Рериха в Третьяковской галерее. Не помню как, но я узнал, что там будет Юрий Николаевич.

Я прибежал, сидело человек 15 — видно, люди испытанные, знали имя Рериха, знали, на что шли. Там что-то говорилось, а я вырвал глазом человека с узкой бородкой и сидел, смотрел на него весь вечер. Только спустя несколько лет я узнал, что это был Б.А. Смирнов-Русецкий — мы встретились и по­дружились надолго; более того, оказалось, что среди этих пятнадцати всё-таки был Юрий Николаевич! А вот мне не дано было его увидеть — видимо, рано...

Была выставка картин Н.К. Рериха на Кузнецком мосту: люди стояли часами, чтобы попасть на неё. Хотя это было холодное время, мы бегали туда без пальто, и москвичи ещё не очерствели тогда — пропускали нас, дрожащих студентов, без очереди.

На нас хлынули десятки картин — «Гималаи» и все поздние циклы, совершенно неизвестные нам. Эта энергетика, эти краски — это было что-то невероятное! И где-то там на выставке ходил Юрий Николаевич.

Потом по газетам прошло: приехал Святослав Рерих. Я помню, мои двоюродные дедушки говорили, что на фотографиях он очень похож на полковника прежних времён. И фантастически несказанная кра­сота Девики Рани! Потом я увидел её в Индии. Порт­рет, знаменитый портрет, — он всё передаёт...

Я уже учился в институте (теперь он называется Институт стран Азии и Африки) и уже подумывал, чем заниматься, потому что заниматься Индийским национальным конгрессом или советско-индийским экономическим сотрудничеством мне бы не хотелось. И когда я узнал, что приехал Рерих, я решил с ним встретиться. Юрий-то здесь, а Святослав уедет через неделю, к тому же он из Индии, да ещё и художник. Я привлёк своего знакомого, который был хорошо знаком с Юрием Николаевичем, а через него и со Святославом Николаевичем, — Андрея Николаевича Зелинского. Он поговорил и дал телефон. Я позвонил и впервые услышал этот голос: «Да, дорогой мой, конечно, приходите, я сейчас посмотрю: здесь у меня занято, здесь занято, но нам обязательно надо встретиться. Давайте встретимся на следующей неделе, в четверг в такое-то время в музее Пушкина».

Я стал жить в предвкушении встречи, и в это время умер Юрий Николаевич. Я ещё не был в Институте востоковедения, но знал, что он работал там и панихида будет там. Я пришёл. Была масса посольских машин с флагами, везде дымились ароматические палочки, звучала тихая музыка; всё было как-то не по-советски, всё было немного странно. Народу было очень много и очень разного.

Я помню абсолютно всё, в деталях. У гроба стояли Святослав и Девика, он — в своём сером кителе, нордически спокоен. Зачитывались речи, выступали коллеги, герои соцтруда, чрезвычайные и полномочные послы...

И тут выходит какая-то Марья Ивановна, уборщица института. Представьте, этой женщине в таком окружении выйти на трибуну! Насколько же Юрий Николаевич должен был запасть ей в душу, что она преодолела всё и вышла. Она сказала: «Тут о нём говорят: он великий путешественник, великий учёный. Я этого ничего не знаю, я простая уборщица здесь. Но вы знаете, он всегда засиживался после работы, а я пол мою. А он пройдёт и всегда так поздоровается и так улыбнётся!»

Ни одного слова, может быть, не сказал ей, а перелопатил жизнь этой женщине настолько, что она пошла, я считаю, на подвиг определённый — выступить в этом зале, среди этих людей именитых.

Потом наступила минута прощания. Святослав подошёл и наклонился к телу. И когда он коснулся гроба сложенными ладонями — будто током ударило его! И через минуту он выпрямился, снова внешне спокойный.

Поехали на Новодевичье кладбище. Там была панихида. Я держался в стороне и вдруг увидел ученика Юрия Николаевича, впоследствии известного индолога, — Г.М. Бонгард-Левина. Он спросил: «Вы подходили к Святославу?» — «Нет, у нас был разговор о встрече, но теперь...» — «И всё-таки подойдите и напомните про этот разговор». Святослав стоял спокойный, ни один мускул на лице его не дрогнул. Я подошёл к нему, выразил соболезнование и сказал, что звонил, но понимаю, что сейчас... «Нет-нет, отчего же. Мы, кажется, договорились на четверг, на 17.00? Я вас жду». Вот так началось и 33 года продолжалось.

Я очень благодарен Святославу Николаевичу за тот период — это было первое прикосновение ко всему. Именно он подтолкнул меня заниматься индуизмом. Это тоже была не простая история, она интересна. Он дал великолепный совет: «Возьмите Бхагавад-Гиту и прочитайте её от начала до конца. А потом каждый день берите две строчки, читайте и размышляйте». Это была наша первая встреча.

Святослав Николаевич Рерих

Часто ли Вы встречались со Святославом Николаевичем?

Редко. Я поясню: даже если бы я каждый день с ним встречался, всё равно это было бы редко. Ни одна встреча со Святославом не была похожа на другую. Я не столько встречался, сколько часто при нём присутствовал, поэтому я видел, как он принимал всякие делегации, как он разговаривал.

До последних лет он сохранил лёгкость походки. Кстати, первое, что я увидел, когда пришёл к нему в музей им. Пушкина, — он быстро взбегал по лестнице, перешагивая через две-три ступеньки. Вообще в то время Святослав Николаевич был совершенно другой, чем в последние годы жизни. Он был очень похож на мать. У него были большие тёмные материнские глаза. Он был очень быстр в движениях.

Я часто присутствовал вместе с ним на встречах с людьми, и это давало мне очень интересную площадку для наблюдений. Мы с ним хорошо понимали друг друга, причём меня-то он, конечно, просто читал как записную книжку.

Я замечал, что, разговаривая с разными людьми, он, как подлинно большой человек, тем более художник, немножко перевоплощался. Иногда я видел, что ему было неловко, когда люди перед ним чуть ли не на колени падали, руку ему целовали, называли Махатмой...

Встречи со Святославом Николаевичем один на один были редкими, но эти разговоры наедине бывали иногда очень значимыми. Один раз я задал ему вопрос, который вначале не хотел задавать. Многие приходили и спрашивали: «Как пройти в Шамбалу?» Он рассказывал, как однажды к нему пришли американцы и задали ему такой вопрос, и он ответил им очень просто: «Вам нужно взять билет от Дели до Катманду, прийти на центральную площадь, там есть отель "Шамбала" и казино, — вам туда».

Разные бывали беседы. Сейчас скажу вещь, которая вам покажется невероятной: ни с кем в своей жизни я столько не смеялся, сколько со Святославом. Есть одна фотография, где мы сидим и оба совершенно красные, так как едва сдерживаем хохот. У него было особое чувство юмора — немного отдавало концом XIX века, но чувство юмора было абсолютное. И это не случайно. Подлинно духовные люди воспринимают мир с юмором. Юмор — это духовная стихия.

Однажды я опаздывал на встречу со Святославом, а надо было прийти точно, иначе народ нахлынет и ты не останешься с ним наедине, ведь он практически не бывал один. И вот я опаздывал, оставалось уже мало времени, знаю, что мне надо быть там, а мне вдруг понадобилось найти одну фотографию — на ней Святослав Николаевич, Девика и ещё какой-то человек. Я перерыл всё, нашёл-таки фотографию, взял с собой и пришёл.

Вдруг Святослав Николаевич заговорил о том, что в Индии есть такой святой — Сатья Саи Баба. А я ему: «Минуточку, минуточку», иду в прихожую, лезу в свой портфель и достаю эту фотографию. Показываю: «Этот?» И он совершенно спокойно отвечает: «Да, этот». Минут через десять приходит Девика, увидев фотографию, говорит: «А, Сатья Саи Баба!» И тут я подумал: надо же, почему я её искал?

Оказывается, Девика неплохо относилась к Саи Бабе.

А Святослав Николаевич?

Сдержанно. Он как-то рассказал, что было много комиссий, которые установили, что примерно на 70 % это высочайший по уровню фокусник. Но 30 % объяснить не могут.

Итак, мы беседуем, и я знаю, что сейчас придёт девочка, ему дорогая, альпинистка, — они назвали именем Святослава какой-то пик, — ей тоже встреча назначена. А я собираюсь через два месяца ехать в Индию, и мне надо поговорить с ним об этом. И вот она уже пришла, мы садимся за стол: Андросова, Девика, Святослав, а я сажусь и думаю: «Так я и не поговорил о своей поездке в Индию». И тут Святослав Николаевич поворачивается ко мне и говорит: «Да, о вашей поездке в Индию...»

Менялось ли Ваше представление о Святославе Николаевиче по мере контактов с ним?

Нет, нисколько; углублялось, дополнялось, но не менялось с того момента, как я его увидел. Добавлялись какие-то детали, иногда я восхищался тем, как он выходит из какого-то положения, но меняться — нет, не менялось.

Скажите, что Вам особенно было близко в облике Святослава Николаевича?

Мне всё было близко. Вы знаете, не побоюсь сказать, что он был как член нашей семьи. У него даже в ходу были те словечки, которые были в ходу в нашей семье. По-моему, и он это ощущал, потому что так это и было.

А облик его — это, конечно, абсолютное, кристальное благородство.

Меня также поражало, что от Святослава всегда шёл удивительный дух, не парфюмерный, нет, — особый дух шёл.

У него была совершенно великолепная речь.

Помню и такое: нужно принять какое-то решение, и Святослав Николаевич встаёт, выходит, а я сижу напротив двери во вторую комнату и вижу его. Он останавливается, наклоняет голову, как бы прислушиваясь, и приходит с уже готовым решением. Это был словно совет с кем-то.

В последние годы Святослав, приезжая в Советский Союз, видимо, хорошо готовился и выступал, не придумывая каких-то новых тем. Но при этом он очень быстро реагировал на всякие повороты, и это было очень интересно.

Иногда то, что он цитировал (а чаще всего это было из Конфуция), приписывалось ему. Конфуция он знал хорошо, а в быту я видел, как он сидит и читает, и читает «Добротолюбие».

Как-то мы с ним были в Свято-Даниловом монастыре, и монах сказал ему: «Вы, Святослав Николаевич, — выходец из православной семьи...» Реакция его была резкой: «Какой я вам выходец, я православный!»

Семья Рерихов — семья необыкновенная.
В чём проявлялась эта необычность у Святослава Николаевича Рериха?

В том, что он был не инородный, не чужеродный, не Бог сошедший, — он был просто настоящий.
А вся людская пыль вокруг него была не настоящая. В этом и была его необыкновенность. Поражала не столько его необыкновенность, сколько предельная обыкновенность окружавших его. А он был таким, каким должен быть нормальный русский интеллигент. Талантливый, очень деловой. В ранние годы боевой. Но хранивший верность семье и хранивший наследие семьи, особенно когда он остался один. И эта его кристальная чистота...

А Индии мы должны кланяться за то, что Рерихов приютили, что всё сохранили. Семья Неру к Рерихам относилась хорошо, вся семья, особенно Индира Ганди.

С.Н. Рерих, Р.Б. Рыбаков. Москва, 1984

Что значило для Вас общение со Святославом Николаевичем Рерихом?

Мне кажется, на это я уже ответил. Больше того, это общение не прекращается — не в том смысле, что я с ним разговариваю, слышу его голос, хотя иногда и это может быть. А просто была определённая планка; ведь когда ты выпил чистой воды, ты всегда будешь помнить её вкус.

Спросите меня: счастливый я человек? — Да, счастливый, по многим причинам, и по этой в частности.

Много я общался со Святославом Николаевичем или мало? Понимаете, всё равно очень мало, и сейчас думаешь: как же так, ведь даже фотоаппарат не брал с собой, не фотографировал его!

Много, много всего было. Я обычно задавал ему вопросы, какие ни один человек ему не задавал. К примеру, кроме любви к Рериху, из детства я вынес привязанность к песням А.Н. Вертинского — казалось бы, совершенно несовместимые вещи, — и мне было интересно знать его мнение. Спрашиваю: «Святослав Николаевич, вы знали такую фамилию — Вертинский, и как в семье вы к нему относились?» — «Да, конечно, очень хорошо знали. Духовно он нам, конечно, абсолютно чужд, но он очень, очень талантливый человек».

Очень значительным было его последнее выступление в нашем Институте востоковедения. Народу собралось очень много. Стоял портрет Юрия Николаевича. Святослав Николаевич говорил очень хорошо. Он говорил о том, что именно сейчас необходимо изучение трудов Юрия Николаевича, что из всех Рерихов в первую очередь надо уделять внимание ему.

Видимо, он очень ощущал, что уже прощается, и вдруг разрыдался. На публике! Такого никогда не было. И стояла необыкновенная тишина... Я встал, предложил на этом закончить встречу и очень попросил не подходить сейчас к Святославу Николаевичу с вопросами.

Мы пошли в мой кабинет, и он сказал фразу, которая до сих пор звучит в этом кабинете: «Ну вот мы и дома». Потом сел за мой стол — а у меня там много стояло всяких вещичек — и всё-всё перетрогал.

А потом был его отлёт, и было очень грустно. Стоял спецсамолет, и мы с С.Ю. Житенёвым проводили его прямо туда. Из самолёта пограничники нас выводили чуть ли не за руки. Спустились вниз, самолёт всё ещё стоит, провожающие занялись друг другом, и я помню отчаянный возглас Житенёва: «Товарищи, Святослав Николаевич машет!» Это были его последние мгновения на русской земле, его прощание с Родиной...

Февраль 2010 г.

Рассказать о статье друзьям:

Работа СибРО ведётся на благотворительные пожертвования. Пожалуйста, поддержите нас любым вкладом: